Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

3 Мать смывала свою запятнанность
донорской кровью во время войны. (Ничего, кровь еЈ брали и партийные, и
беспартийные.) Мальчик "синие фуражки ненавидел с детства, а тут самому
надели на голову... Слишком ярко врезалась в младенческую память страшная
ночь, когда люди в отцовской форме бесцеремонно рылись в моей детской
кровати".
"Я не был хорошим конвойным: вступал в беседы с зэками, исполнял их
поручения. Оставлял винтовку у костра, ходил купить им в ларьке или бросить
письма. Думаю, что на ОЛПах Промежуточная, Мысакорт, Парма еще вспоминали
стрелка Володю. Бригадир зэ-ка как-то сказал мне: "Смотри на людей, слушай
их горе, тогда поймЈшь..." А я и так в каждом из политических видел деда,
дядю, тЈтю... Командиров своих я просто ненавидел. Роптал, возмущался,
говорил стрелкам -- "вот настоящие враги народа!" За это, за прямое
неподчинение ("саботаж"), за связь с зэ-ка меня отдали под следствие...
Долговязый Самутин... хлестал меня по щекам, бил пресс-папье по пальцам --
за то, что я не подписывал признания о письмах зэ-ка. Быть бы этой глисте в
жмуриках, у меня второй разряд по боксу, я крестился двухпудовой гирей -- но
два надзирателя повисли на руках... Однако следствию было не до меня: такое
шатание-топтание пошло в 53-м году по МВД. Срока мне не дали, дали волчий
билет -- статья 47-Г: "уволен из органов МВД за крайнюю
недисциплинированность и грубые нарушения устава МВД". И с гауптвахты
дивизиона -- избитого, измороженного, выбросили ехать домой...
Освободившийся бригадир Арсен ухаживал за мной в дороге".
А вообразим, что захотел бы проявить снисходительность к заключЈнным
офицер конвоя. Ведь он мог бы сделать это только при солдатах и через
солдат. А значит, при общей озлобленности, ему было бы и невозможно это, да
и "неловко". Да и кто-нибудь на него бы тотчас донЈс.
Система!


1 Это не значит, что их будут судить. Важно проверить, довольны ли они
пенсиями и дачами.

2 Кстати, вполне ли мы замечаем это зловещее присвистывание "эс-эс" в
нашей жизни -- то в одном сокращении, то в другом, начиная с КПэсэс и,
значит, КПэсэсовцев? Вот, оказывается, еще и устав был "эс-эс" (как и всЈ
слишком секретное тоже "эс-эс") -- понимали, значит, его подлость
составители -- понимали и составляли -- да в какое время: едва отбили немцев
от Сталинграда! Еще один плод народной победы.

3 Хотя мы ко всему давно привыкли, но иногда и удивишься: арестован
второй муж покинутой жены -- и поэтому надо отречься от четырЈхлетнего сына?
И это -- для комбрига ВЧК?

--------
Глава 10. Когда в зоне пылает земля

Нет, не тому приходится удивляться, что мятежей и восстаний не было в
лагерях, а тому, что они всЈ-таки были.

Страницы: (377) :  <<  ... 145146147148149150151152153154155156157158159160 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Туда же несутся, ныряя по пыльным ухабам,
извозчики.
Ветрено, но солнечно. И все время праздничный кавардак колоколов, не
смолкающий ни на минуту, не дающий говорить и слушать.
Какое многолюдство и как все растет оно! Густая толпа теснится возле
ворот монастыря, -- бородатые, волосатые и загорелые мужики, все чужие,
новые для глаза, из дальних, задонских деревень, и великая пестрота нарядных
баб и девок, тоже чужих, кажущихся красивее, чем свои. Ворота монастыря, по
бокам которых во весь рост написаны два длиннобородых старца в зеленых рясах
и черных епитрахилях, с развернутыми хартиями в руках, широко раскрыты, и из
них выезжают купеческие коляски.
Против монастыря -- большой желтый острог, и из всех решетчатых окон
его смотрят, прильнув к решеткам, широкие бледные лица под серыми
бескозырками. У ворот острога тоже толпа,-- сердобольные души принесли
острожникам праздничного калачика.
В канаве возле шоссе спит молодой босяк с маленькой стриженой головой.
Какое-то своеобразное изящество, какое-то щегольство есть во всей его
легкой, не деревенской фигуре, в его короткой ситцевой рубахе и рваных
дырявых брючках. Проходящие смеются, острят:
-- Кто праздничку рад, тот до свету пьян! А на шоссе одиноко стоит
распряженная телега, а на телеге, на возу, сидит пожилая девица в драповом
дипломате. На крыльях носа пыль. Дует жаркий ветерок, несет шум и гомон
ярмарки, и лицо у девицы отупело от сидения, от обиды, что ее посадили и
ушли, что все идут и смотрят на нее.
А вот уже и пыльная, истоптанная трава выгона. Тут, на отлете, на самом
ходу, пристроился со своим столиком квасник. Толпа валит и валит мимо,
многие на ходу пьют у него. И он потен, красен, с расстегнутым воротом, с
картузом на затылок, радостно замучен своим призывным криком и бойкой
торговлей. Не прекращая кричать, он то и дело с треском раскупоривает
бутылки, озабоченно отсчитывает сдачу медяками, а сам бьет сапогом двух
красных петухов, сцепившихся под его столиком...

Бунин Иван Алексеевич   
«Подторжье»