Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

Какие же другие политические требования мы могли выставить? Их и
придумать было нельзя! Не говоря, что бесцельно и безнадЈжно -- придумать
было нельзя! Мы не могли требовать в своЈм лагере -- ни чтоб вообще
изменилась страна, ни чтоб она отказалась от лагерей: нас бомбами с
самолЈтов бы закидали.
Естественно было бы нам потребовать, чтобы пересмотрели наши дела,
чтобы сбросили нам несправедливые, ни за что данные сроки. Но и это
выглядело безнадЈжно. В том общем густевшем над страною смраде террора
большинство наших дел и наших приговоров казались судьям вполне
справедливыми -- да, кажется, уже и нас они в этом убедили! И потом
пересмотр дел -- невещественен как-то, не осязаем толпой, на пересмотре нас
легче всего было обмануть: обещать, тянуть, приезжать переследовать, это
можно длить годами. И если бы даже кого-нибудь вдруг объявили освободившимся
и увезли -- откуда могли бы мы узнать, что не на расстрел, что не в другую
тюрьму, что не за новым сроком?
Да спектакль Комиссии разве уже не показал, как это можно всЈ
изобразить? Нас и без пересмотра собираются домой распускать...
На чЈм сходились все, и сомнений тут быть не могло -- устранить самое
унизительное: чтобы на ночь не запирали в бараках и убрали параши: чтобы
сняли с нас номера: чтобы труд наш не был вовсе бесплатен; чтобы разрешили
писать 12 писем в год. (Но всЈ это, всЈ это, и даже 24 письма в году уже
было у нас в ИТЛ -- а разве там можно было жить?)
А добиваться ли нам 8-часового рабочего дня -- даже не было у нас
единогласия... Так отвыкли от свободы, что уже вроде и не тянулись к ней...
Обдумывались и пути: как выступить? что сделать? Ясно было, что голыми
руками мы ничего не сможем против современной армии, и потому путь наш -- не
вооруженное восстание, а забастовка. Во время неЈ можно, например, самим с
себя сорвать и номера.
Но всЈ еще кровь текла в нас -- рабская, рабья. Всеобщее снятие с самих
себя собачьих номеров казалось таким смелым, таким дерзким, бесповоротным
шагом, как, скажем, выйти бы с пулемЈтами на улицу. А слово "забастовка" так
страшно звучало в наших ушах, что мы искали себе опору в голодовке: если
начать забастовку вместе с голодовкой, то от этого как бы повышались наши
моральные права бастовать. На голодовку мы, вроде, имеем всЈ-таки право, --
а на забастовку? Поколение за поколением у нас выросло с тем, что
вопиюще-опасное и, конечно, контрреволюциионное слово "забастовка" стоит у
нас в одном ряду с "Антанта, Деникин, кулацкий саботаж, Гитлер".
Так, идя добровольно на совсем не нужную голодовку, мы заранее шли на
добровольный подрыв своих физических сил в борьбе. (К счастью, после нас ни
один, кажется, лагерь не повторил этой экибастузской ошибки.)
Мы продумывали и детали такой возможной забастовки-голодовки.

Страницы: (377) :  <<  ... 162163164165166167168169170171172173174175176177 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
- Эй! Как дела? - окликнул их человек в одежде грозового цвета. - Дома
есть кто? - Мальчишки одинаково помотали головами - Ладно. Ну, а как у вас с
монетой?
Головы снова качнулись вправо-влево.
- Добро, - кивнул торговец, сделал несколько шагов и остановился, сразу
ссутулившись. Что-то его встревожило... может, окна ближайшего дома, может,
тяжелое, холодное небо над городом. Он медленно повернулся, словно
принюхиваясь.
Ветер трепал ветки облетевших деревьев. Солнечный луч, отыскав просвет
в тучах, мгновенно вызолотил последние дубовые листья и тут же пропал, -
золото на дубах потускнело, потянуло сыростью. Все. Очарование исчезло.
Пришелец ступил на зеленый склон.
- Как звать тебя, парень? - спросил он.
Один из ребят, с головой, похожей на белый пух чертополоха, прищурился
и глянул на торговца глазом, блестящим, словно огромная капля летнего дождя
- Вилли, - представился он. - Вильям Хэллуэй /Хэллуэй - от англ. "Hallow"
(святой), отсюда же - "Halloween", канун Дня Всех Святых./.
Грозовой джентльмен слегка повернулся:
- А тебя?
Сосед Вилли даже не шелохнулся. Он лежал ничком на осенней траве,
глубоко задумавшись, словно ему еще только предстояло сотворить себе имя.
Волосы густые, настоящие лохмы цвета спелых каштанов, вид - отсутствующий,
глаза разглядывают что-то внутри, а цветом - как зеленый горный хрусталь.
Все. Сотворил. Небрежно ткнул сухую травину в рот.
- Джим Найтшед /Ночная тень (англ.)./.
Торговец понимающе кивнул.
- Найтшед. То самое имя.
- И в самый раз ему, - сказал Вилли. - Я родился за минуту до полуночи
тридцатого октября, а Джим через минуту после полуночи, стало быть, уже
тридцать первого.
- Аккурат в Хэллуин, - произнес Джим.
Несколько слов - но за ними крылись их жизни: гордость за матерей,
живущих по соседству, вместе спешащих в больницу, вместе приносящих миру
сыновей, минутой раньше светлого, минутой позже - темного...

Рэй Брэдбери (Ray Bradbury)   
«Надвигается беда»