Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

Требования локотян были совершенно отчЈтливы: русское национальное
правительство, русское самоуправление во всех занятых областях, декларация о
независимости России в границах 1938 г. и создание освободительной армии под
русским командованием. А группа ленинградской молодежи свыше 1000 человек
(студент Рутченко) вышла в леса под Гатчину, чтоб дождаться немцев и
бороться против сталинского режима. (Но немцы послали их в свой тыл --
шофЈрами и кухонными помощниками.) С хлебом-солью встречали немцев и донские
станицы. Населению СССР до 1941 г. естественно рисовалось: приход
иностранной армии -- значит, свержение коммунистического режима, никакого
другого смысла для нас не могло быть в таком приходе. Ждали политической
программы, освобождающей от большевизма.
Разве от нас -- через глушь советской пропаганды, через толщу
гитлеровской армии, -- легко было поверить, что западные союзники вошли в
эту войну не за свободу вообще, а только за свою западно-европейскую
свободу, только против нацизма, получше использовать советские армии, а на
том и кончить? Разве не естественней было нам верить, что наши союзники
верны самому принципу свободы -- и не покинут нас под тиранией худшей?..
Правда, именно эти союзники, за которых мы умирали и в 1-ю Мировую войну,
уже и тогда покинули нашу армию в разгроме, спеша обернуться к своему
благополучию. Но опыт слишком жесток, чтоб усвоиться сердцем.
Справедливо научившись не верить советской пропаганде н и в ч Ј м, мы
естественно не верили, что' за басни рассказывались о желании нацистов
сделать Россию -- колонией, а нас -- немецким рабами, такой глупости нельзя
было предположить в головах ХХ века, невозможно было поверить, не испытав
реально на себе. Еще и в 1942 году русское формирование в Осинторфе
привлекало больше добровольцев, чем могла принять развертывающаяся часть, на
Смоленщине и Белоруссии для самоохраны сельских жителей от партизан,
руководимых Москвой, создалась добровольная с т о т ы с я ч н а я "народная
милиция" (в испуге запрещЈнная немцами). Даже и весной 1943 года еще
повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистких
поездках, смоленской и псковской. Еще и тогда население ждало: когда же
будет наше независимое правительство и наша независимая армия? Есть у меня
свидетельство из Пожеревицкого района Псковской области, как крестьянское
население радушно относилось к тамошней власовской части -- та часть не
грабила, не дебоширила, имела старую русскую форму, помогала в уборке
урожая, воспринималась как русская неколхозная власть. В неЈ приходили
записываться добровольцы, из гражданского населения (как записывались и в
Локте к Воскобойникову) -- надо же задуматься -- по какой нужде? ведь не из
лагеря военнопленных! да немцы запрещали власовцам принимать пополнения
(пусть-де записываются в полицаи).

Страницы: (377) :  <<  ... 10111213141516171819202122232425 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Шнайдкинд. Можно отпечатать донесение под копирку и послать каждому
правительству по экземпляру.
Страмфест. Пустая трата бумаги. С тем же успехом можно посылать донесения в
детский сад. (Со стоном опускает голову на стол.)
Шнайдкинд. Вы утомлены, сэр.
Страмфест. Шнайдкинд, Шнайдкинд, неужели вы еще можете жить на этом свете?
Шнайдкинд. В мои годы, сэр, человек опрашивает себя: неужели я уже могу
отправиться на тот свет?
Страмфест. Вы молоды, молоды и бессердечны. Революция вас возбуждает, вы
преданы абстрактным понятиям - свободе и прочему. А мои предки семь
столетий верно служили беотийским Панджандрамам; Панджакдрамы давали
нам придворные чины, жаловали награды, возвышали нас, делились с нами
своей славой, воспитывали нас. Когда я слышу, как вы, молодежь,
заявляете, что готовы сражаться за цивилизацию, за демократию, за
низвержение милитаризма, я спрашиваю себя: неужели можно проливать
кровь за бессмысленные лозунги уличных торговцев и чернорабочих, за
всякий вздор и пакость? (Встает, воодушевленный своей речью.) В монархе
есть величие, и он не какая-нибудь абстракция, а человек, вознесенный
над нами, точно бог. На него смотришь, ему целуешь руку, он улыбнется -
и у тебя сердце радуется, он нахмурится - и у тебя душа уходит в пятки.
Я готов умереть за своего Панджандрама, как мой отец умер за его отца.
Когда этот ваш трудовой народ гневил старших, его награждали пинком в
мягкое место, и он был счастлив. А теперь что мне осталось в жизни?
(Уныло опускается в кресло.) Мой король низложен и сослан на каторгу.
Армия, его былая гордость и слава, марширует под мятежные речи нищих
бунтовщиков, а полковника силой заставляют представлять этих ораторов
народу. Кто меня назначил главнокомандующим, Шнайдкинд? Мой собственный
поверенный! Еврей, самый настоящий еврей! Еще вчера все это показалось
бы бредом сумасшедшего, а сегодня бульварная пресса сообщает об этом
как о самых заурядных событиях...

Шоу, Джордж Бернард (Shaw, George Bernard)   
«Аннаянска, сумасбродная великая княжна»