Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

Нужды нет, струны горла в
первый раз делали то, для чего созданы.
Уступить сейчас? -- значит, сдаться на честное слово. Честное слово
чьЈ? -- тюремщиков, лагерной псарни. Сколько тюрьмы стоят и сколько стоят
лагеря -- когда ж они выполнили хоть одно своЈ слово?!
Поднялась давно осажденная муть страданий, обид, издевательств. В
первый раз мы стали на верную дорогу -- и уже уступить? В первый раз мы
почувствовали себя людьми -- и скорее сдаться? ВесЈлый злой вихорок обдувал
нас и познабливал: продолжать! продолжать! Еще не так они с нами заговорят!
Уступят! (Но когда и в чЈм можно будет им поверить? Это оставалось неясным
всЈ равно. Вот судьба угнетЈнных: им неизбежно поверить и уступить...)
И, кажется, опять ударили крылья орла -- орла нашего слитого
двухсотенного чувства! Он поплыл!
А мы легли, сберегая силы, стараясь двигаться меньше и не говорить о
пустяках. Довольно дела нам осталось -- думать.
Давно окончились в бараке последние крошки. Уже никто ничего не варил,
не делил. В общем молчании и неподвижности слышались только голоса молодых
наблюдателей, прильнувших к окнам: они рассказывали нам обо всех
передвижениях по зоне. Мы любовались этой двадцатилетней молодЈжью, еЈ
голодным светлым подъЈмом, еЈ решимостью умереть на пороге еще не
начинавшейся жизни -- но не сдаться! Мы завидовали, что в наши головы истина
пришла с опозданиемм, а позвонки спинные уже костенеют на пригорбленной
дужке.
Я думаю, что могу уже теперь назвать Янска Барановского, Володю
Трофимова и слесаря Богдана.
И вдруг перед самым вечером третьего дня, когда на очищающемся западе
показалось закатное солнце -- наблюдатели крикнули с горячей досадой:
-- Девятый барак!.. Девятый сдался!.. Девятый идЈт в столовую!
Мы вскочили все. Из комнат другой стороны прибежали к нам. Через
решЈтки, с нижних и верхних нар вагонок, на четвереньках и через плечи друг
друга, мы смотрели, замерев, на это печальное шествие.
Двести пятьдесят жалких фигурок -- чЈрных и без того, еще более чЈрных
против заходящего солнца, тянулись наискосок по зоне длинной покорной
униженной вереницей. Они шли, мелькая через солнце, растянутой неверной
бесконечной цепочкой, как будто задние жалели, что передние пошли -- и не
хотели за ними. некоторых, самых ослабевших, вели под руку или за руку, и
при их неуверенной походке это выглядело так, что многие поводыри ведут
многих слепцов. А еще у многих в руках были котелки или кружки -- и эта
жалкая лагерная посуда, несомая в расчЈте на ужин, слишком обильный, чтобы
проглотить его сжавшимся желудком, эта выставленная перед собой посуда, как
у нищих за подаянием -- была особенно обидной, особенно рабской и особенно
трогательной.
Я почувствовал, что плачу.

Страницы: (377) :  <<  ... 171172173174175176177178179180181182183184185186 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Сейчас отвалю. Червонцев пятьдесят, как этому гусю уже
отвалил!.. Возьмешь, вырежешь... (Телефон.) Да?.. Контрамарок не даем. Да.
(Кладет трубку.) Вот типы! Возьмешь... (Телефон.) Никому не даем. (Вешает
трубку.) Наказание божеское! Возьмешь, стало быть, задник... (Телефон.) Ах,
чтоб тебе треснуть!.. Что? Никому не даем!.. Виноват.. Евгений Ромуальдович!
Не узнал голоса. Как же... с супругой? Очаровательно! Прямо без четверти
восемь пожалуйте в кассу. Всего добренького. (Вешает трубку.) Метелкин, будь
добр, скажи кассиру, чтобы загнул два кресла посередине во втором ряду этому
водяному черту.

Метелкин. Это кому, Геннадий Панфилыч?

Геннадий. Да заведующему водопроводом.

Метелкин. Слушаю.

Геннадий. Возьмешь, стало быть... Дыра-то велика?

Метелкин. Никак нет, маленькая. Аршин пять-шесть.

Геннадий. По-твоему, большая -- это версты в три? Чудак! (Задумчиво.)
"Иоанн Грозный" больше не пойдет... Стало быть, вот что. Возьмешь ты,
вырежешь подходящий кусок. Понял?

Метелкин. Понятно. (Кричит.) Володя! Возьмешь из задника у "Иоанна
Грозного" кусок, выкроишь из него заплату в "Марию Стюарт"!.. Не пойдет
"Иоанн Грозный"... Запретили... Значит, есть за что... Какое тебе дело?..

Телефон.


Геннадий (слушает). Нет, не дам. (Вешает трубку.) Еще что?

Метелкин. Велите вы школьникам, Геннадий Панфилыч, ведь это безобразие.
Они жабами лица вытирают.

Геннадий. Ничего не понимаю.

Метелкин. Выдал я им жабы на "Горе от ума", а они вместо тряпок ими
грим стирают.

Геннадий. Ах, бандиты! Ладио, я им скажу (Телефон звенит. Не снимая
трубки.) Никому контрамарок не даем. (Телефон умолкает.) Ступай.

Метелкин. Слушаю. (Уходит.)

Геннадий. Первый час. Но если, дорогие граждане, вы хотите знать, кто у
нас в области театра первый проходимец и бандит, я вам сообщу. Это Васька
Дымогацкий, который пишет в разных журнальчиках под псевдонимом Жюль Верн.
Но вы мне скажите, товарищи, чем он меня опоил? Как я мог ему довериться?

Метелкин (быстро входит)...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Багровый остров (пьеса)»