Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

А
линейка вела по оси 2-го лагпункта -- к железным воротам хоздвора, в которые
и упирались.
Все эти ничуть не скрываемые действия заняли какое-то время, за которое
надзор успел сорганизоваться и получить инструкции. И вот интересно! --
надзиратели стали бегать по баракам Пятьдесят Восьмой и к ним, тридцать пять
лет давимым, как мразь, взывать: "Ребята! Смотрите! Воры идут ломать женскую
зону! Они идут насиловать ваших жЈн и дочерей! Выходите не помощь! ОтобьЈм
их!" Но уговор был уговор, и кто рванулся, о нЈм не зная, того остановили.
Хотя очень вероятно, что при виде котлет коты не выдерживают условий
конвенции, -- надзор не нашЈл себе помощников из Пятьдесят Восьмой.
Уж как там защищал бы надзор от своих любимцев женскую зону --
неизвестно, но прежде предстояло ему защитить склады хоздвора. И ворота
хоздвора распахнулись, и навстречу наступающим вышел взвод безоружных
солдат, а сзади ими руководил Бородавка-Беляев, который то ли от усердия
оказался в воскресенье в зоне, то ли потому что дежурил. Солдаты стали
отталкивать мобилей, нарушили их строй. Не применяя дрынов, воры стали
отступать к своему 3-му лагпункту и карабкаться снова на стену, а со стены
их резерв бросал в солдат камнями и саманами, прикрывая отступление.
Разумеется, никаких арестов среди воров не последовало. ВсЈ еще видя в
этом лишь резвую шалость, начальство дало лагерному воскресенью спокойно
течь к отбою. Без приключений был роздан обед, а вечером с темнотою близ
столовой 2-го лагпункта стали, как в летнем кинотеатре, показывать фильм
"Римский-Корсаков".
Но отважный композитор не успел еще уволиться из консерватории,
протестуя против гонений на свободу, как зазвенели от камней фонари на зоне:
мобили били по ним из рогаток, гася освещение зоны. Уже их полно тут сновало
в темноте по 2-му лагпункту, и заливчатые их разбойничьи свисты резали
воздух. Бревном они рассадили ворота хоздвора, хлынули туда, а оттуда
рельсом сделали пролом и в женскую зону. (Были с ними и молодые из Пятьдесят
Восьмой).
При свете боевых ракет, запускаемых с вышек, всЈ тот же опер капитан
Беляев ворвался в хоздвор извне, через его вахту, со взводом автоматчиков и
-- впервые в истории ГУЛага! -- открыл огонь по социально-близким! Были
убитые и несколько десятков раненых. А еще -- бежали сзади краснопогонники
со штыками и докалывали раненых. А еще сзади, по разделению карательного
труда, принятому уже в Экибастузе, и в Норильске, и на Воркуте, бежали
надзиратели с железными ломами и этими ломами досмерти добивали раненых. (В
ту ночь в больнице второго лагпункта засветилась операционная, и заключЈнный
хирург испанец Фустер оперировал.)
Хоздвор теперь был прочно занят карателями, пулемЈтчики там
расставились.

Страницы: (377) :  <<  ... 192193194195196197198199200201202203204205206207 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Фирсов умылся в ручье и прополоскал рот, а потом пошел скорее дальше;
дом его отца уже был близко, и к вечеру можно успеть дойти до него.
Как только смерклось, Фирсов увидел свою родину в смутной, начавшейся
ночи. То было покатое, медленное нагорье, подымавшееся от берегов Потудани к
ржаным, возвышенным полям. На этом нагорье расположился небольшой город,
почти невидимый сейчас благодаря темноте. Ни одного огня не горело там.
Отец Никиты Фирсова спал сейчас: он лег, как только вернулся с работы,
когда еще солнце не зашло. Он жил в одиночестве, жена его давно умерла, два
сына исчезли на империалистической войне, а последний сын, Никита, был на
гражданской: он, может быть, еще вернется, думал про последнего сына отец,
гражданская война идет близко около домов и по дворам, и стрельбы там
меньше, чем на империалистической. Спал отец помногу -- с вечерней зари до
утренней, -- иначе, если не спать, он начинал думать разные мысли,
воображать забытое, и сердце его мучилось в тоске по утраченным сыновьям, в
печали по своей скучно прошедшей жизни. С утра он сразу уходил в мастерскую
крестьянской мебели, где он уже много лет работал столяром, -- и там, среди
работы, ему было более терпимо, он забывался. Но к вечеру ему делалось хуже
в душе, и, вернувшись на квартиру, в одну комнату, он поскорее, почти в
испуге, засыпал до завтрашнего утра; ему и керосин был не нужен. А на
рассвете мухи начинали кусать его в лысину, старик просыпался и долго,
помаленьку, бережно одевался, обувался, умывался, вздыхал, топтался, убирал
комнату, бормотал сам с собою, выходил наружу, смотрел там погоду и
возвращался -- лишь бы потратить ненужное время, что оставалось до начала
работы в мастерской крестьянской мебели.
В нынешнюю ночь отец Никиты Фирсова спал, как обычно, по необходимости
и от усталости. Сверчок, уже которое лето, жил себе в завалинке дома и
напевал оттуда в вечернее время -- не то это был тот же самый сверчок, что и
в позапрошлое лето, не то внук его. Никита подошел к завалинке и постучал в
окошко отца; сверчок умолк на время, словно он прислушивался, кто это пришел
-- незнакомый, поздний человек...

Андрей Платонов   
«Река Потудань»