Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

С чего это всЈ началось? С догмы ли, что крестьянство есть мелкая
буржуазия? (А кто у них -- не "мелкая буржуазия?" По их замечательно чЈткой
схеме кроме фабричных рабочих, да и то исключая квалифиицированных, и кроме
тузов-предпринимателей, все остальные, весь собственно народ, и крестьяне, и
служащие, и артисты, и летчики, и профессора, и студенты, и врачи -- как раз
и есть "мелкая буржуазия".) Или с разбойного верховного расчЈта: одних
ограбить, а других запугать?
Из последних писем Короленко Горькому в 1921 году, перед тем как первый
умер, а второй эмигрировал, мы узнаЈм, что этот бандитский наскок на
крестьянство уже тогда начался и осуществлялся почти в той форме, что и в
1930 году.
Но еще не по силе была дерзость -- и отсягнули, отступили.
Однако замысел в голове оставался, и все 20-е годы открыто козыряли,
кололи, попрекали: кулак! кулак! кулак! Приуготовлялось в сознании горожан,
что жить с "кулаком" на одной земле нельзя.
Истребительная крестьянская Чума началась, сколько можно судить, в 1929
году -- и составление душегубных списков, и конфискации, и выселение. Но
лишь в начале 1930 года совершаемое (уже отрепетированное и налаженное) было
возглашено публично -- в постановлении ЦК ВКП (б) от 5 января (партия имеет
"полное основание перейти в своей практической работе от политики
ограничения эксплоататорских тенденций кулачества к политике ликвидации
кулачества как класса". И сразу же запрещалось принимать кулаков в колхозы.
Кто теперь связно объяснит -- почему?).
Не задержались вослед ЦК и послушно-согласные ЦИК и СНК -- 1 февраля
1930 г. развернули волю партии законодательно. Предоставлялось
край-облисполкомам "применять все необходимые меры борьбы с кулачеством
вплоть до (а иначе и не было) полной конфискации имущества кулаков и
выселения их из пределов отдельных районов и краЈв".
Лишь на последнем слове застыдился Мясник. Из каких пределов -- назвал.
Но не назвал -- в какие. Кто ве'ками хлопает, так могли понять, что -- за
тридцать вЈрст, по соседству...
А подкулачника в Передовой Теории, кажись, и не было. Но по захвату
косилки ясно стало, что без него не обойтись. Цену этого слова мы разобрали
уже. Коль объявлен "сбор тары" и пошли пионеры по избам собирать от мужиков
мешки в пользу нищего государства, а ты не сдал, пожалел свой кровненький
(их ведь в магазине не купишь) -- вот и подкулачник. Вот и на ссылку.
И прекрасно пошли гулять эти клички по Руси Советской, чьи ноздри еще
не остыли от кровавых воспарений гражданской войны! Пущены были слова, и
хотя ничего не объясняли -- были понятны, очень упрощали, не надо было
задумываться нисколько. Восстановлен был дикий (да по-моему и нерусский; где
в русской истории такой?) закон гражданской войны: десять за одного! сто за
одного! За одного в оборону убитого активиста (и чаще всего -- бездельника,
болтуна.

Страницы: (377) :  <<  ... 230231232233234235236237238239240241242243244245 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Одна гора красива и вздымается к небу как бы застывшим костром, пламя
которого заострилось и замерло, - восходит к небу как бы безглагольным
гимном, что начался широким вещанием, кончился лезвием мысли, постепенно
суживающимся, равномерно заостренным, призывом, уводящим в лазурь. Одна гора
красива, но когда две высокие вершины, но когда две вершины в известной
отдаленности и в известной близости, связаны друг с другом - некоторым
соответствием размера, некоторой линейной зеркальностью, и высятся как бы
повторяя друг друга, не в однозвучной тождественности, а в дружном ладе
сродства, - в душе глядящего вырастает напевное настроение, в нем как бы
льнет строка к строке, в нем возникает целая песня, где строки различны, но
образуют одно целое, как различные горы, слагаясь в целое, образуют одну
горную цепь.

Горное озеро огромным зеркалом серебрится внизу. Высокая горная вершина
смотрится в ровные воды. Силой тайного соответствия, два эти разные явления
сочетаются в одно. Исполинский непроницаемый камень отражается в прозрачной
влаге. Высокая гора смотрится в глубокую воду. А человеческая душа, которая
видит это, встает третьим звеном, и, как рифма соединяет две строки в одну
напевность, душа связует безгласную гору и зеркальную воду в одну певучую
мысль, в один звенящий стих. И снежную гору, которая смотрится в воды,
человек назовет Юною Девой, а это отражающее озеро он назовет Розой Пяти
Ветров...

Бальмонт Константин Дмитриевич   
«Проза. Поэзия как волшебство»