Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

А. Я. Оленев не один вспоминает: ведали раскулачиванием воры да
пьяницы) искореняли сотни самых трудолюбивых, распорядительных, смышлЈных
крестьян, тех, кто и несли в себе остойчивость русской нации.
Как? как! -- кричат нам. А мироеды? Прижимщики соседей? На' тебе ссуду,
а ты мне шкурой вернЈшь?
Верно, в малой доле попали туда и мироеды (да все ли?). Только спросим
и мы: мироеды -- по крови ли? от сути ли своей доскональной? Или по свойству
всякого богатства (и всякой власти!) портить человека? О, если б так проста
была "очистка" человечества или сословия! Но когда железным частым гребнем
так о ч и с т и л и крестьянство от бессердечных мироедов, пятнадцати
миллионов на это не пожалели -- откуда же в сегодняшней колхозной деревне
эти злые, пузатые, краснокожие, возглавляющие еЈ (и райком)? Эти
безжалостные притеснители одиноких старух и всех беззащитных? Как же и х
хищный корень пропустили при "раскулачивании"? Батюшки, да не из активистов
ли они?..
Тот, кто вырос на грабеже банков, не мог рассудить о крестьянстве ни
как брат, ни как хозяин. Он только свистнуть мог СоловьЈм-разбойником -- и
поволокли в тайгу и тундру миллионы трудяг, хлеборобов с мозолистыми руками,
именно тех, кто власть советскую устанавливал, чтоб только получить землю, а
получив -- быстро укреплялся на ней ("земля принадлежит тем, кто на ней
трудиться").
Уж о каких мироедах звонить языком в деревянные щЈки, если кубанские
станицы, например, Урупинскую, выселили всю под метлу, от старика до
младенца (и заселили демобилизованными)? Вот где ясен "классовый принцип",
да? (Напомним, что именно Кубань почти не поддерживала белых в гражданскую
войну и первая разваливала деникинский тыл, искала соглашения с красными. И
вдруг -- "кубанский саботаж"?) А знаменитое на Архипелаге село Долинка,
центр процветающего сельского хозяйства -- откуда взялось? В 1929 году в с е
его жители (немцы) были "раскулачены" и высланы. Кто там кого эксплуатировал
-- непонятно.
Еще хорошо понятен принцип "раскулачивания" на детской доле. Вот Шурка
Дмитриев из д. Маслено (Селищенские казармы у Волхова). В 1925 году, по
смерти своего отца Федора, он остался тринадцати лет, единственный сын,
остальные девчонки. Кому ж возглавить отцовское хозяйство? Он взялся. И
девчонки и мать подчинялись ему. Теперь как занятой и взрослый раскланивался
он со взрослыми на улице. Он сумел достойно продолжать труд отца, и были у
него к 1929 году закрома полные зерна. Вот и кулак! Всю семью и угнали!..
Адамова-Слиозберг трогательно рассказывает о встрече с девочкой Мотей,
посаженной в 1936 году в тюрьму за самовольный уход -- пешком две тысячи
километров! спортивные медали за это надо давать -- из уральской ссылки в
родное село Светловидово под Таруссой. Малолетней школьницей она была
сослана с родителями в 1929 году, навсегда лишена учЈбы.

Страницы: (377) :  <<  ... 231232233234235236237238239240241242243244245246 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Проводит по золоту гребнем
И песню поет она.
И власти и силы волшебной
Зовущая песня полна.

Пловец в челноке беззащитном
С тоскою глядит в вышину.
Несется он к скалам гранитным,
Но видит ее одну.

А скалы кругом все отвесней,
А волны - круче и злей.
И, верно, погубит песней
Пловца и челнок Лорелей.

x x x

Рокочут трубы оркестра,
И барабаны бьют.
Это мою невесту
Замуж выдают.

Гремят литавры лихо,
И гулко гудит контрабас.
А в паузах ангелы тихо
Вздыхают и плачут о нас.

ГОНЕЦ

Гонец, скачи во весь опор
Через леса, поля,
Пока не въедешь ты во двор
Дункана-короля.

Спроси в конюшне у людей,
Кого король-отец
Из двух прекрасных дочерей
Готовит под венец.

Коль темный локон под фатой,
Ко мне стрелой лети.
А если локон золотой,
Не торопись в пути.

В канатной лавке раздобудь
Веревку для меня
И поезжай в обратный путь,
Не горяча коня.

x x x

Двое перед разлукой,
Прощаясь, подают
Один другому руку,
Вздыхают и слезы льют.

А мы с тобой не рыдали,
Когда нам расстаться пришлось.
Тяжелые слезы печали
Мы пролили позже - и врозь.

x x x

Они мои дни омрачали
Обидой и бедой,
Одни - своей любовью,
Другие - своей враждой.

Мне в хлеб и вино подсыпали
Отраву за каждой едой -
Одни своей любовью,
Другие своей враждой.

Но та, кто всех больше терзала
Меня до последнего дня,
Враждою ко мне не пылала,
Любить - не любила меня.

x x x

Кто влюбился без надежды,
Расточителен, как бог.
Кто влюбиться может снова
Без надежды - тот дурак.

Это я влюбился снова
Без надежды, без ответа.
Насмешил я солнце, звезды,
Сам смеюсь - и умираю.

x x x

Как ты поступила со мною,
Пусть будет неведомо свету.
Об этом у берега моря
Я рыбам сказал по секрету.

Пятнать твое доброе имя
На твердой земле я не стану,
Но слух о твоем вероломстве
Пойдет по всему океану!

x x x

Весь отражен простором
Зеркальных рейнских вод,
С большим своим собором
Старинный Кельн встает.

Сиял мне в старом храме
Мадонны лик святой...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Стихи (пер. Маршак и А. Толстой)»