Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

В церкви
настроили многоэтажных нар, только топить было нечем. На станции
разгружались и разгружались телячьи эшелоны, и под лай собак шли угрюмые
лапотники на свои церковные нары. (Мальчику Ш. запомнилось, как один мужик
шЈл под упряжной дугой на шее: впопыхах высылки не сообразил, что' ему всего
нужнее. А кто-то нЈс граммофон с трубою. Кинооператоры, вам работа!..) В
церкви Введения восьмиэтажные нары, не скреплЈнные со стенами, рухнули
ночью, и много было подавлено семей. На крики стянулись к церкви войска.
Так они жили чумной зимою. Не мылись. Гноились тела. Развился сыпняк.
МЈрли. Но архангелогородцам был строгий приказ: спецпереселенцам (так
назывались сосланные мужики) не помогать!! Бродили умирающие хлеборобы по
городу, но нельзя было ни единого в дом принять, накормить или за ворота
вынести чаю: за то хватала местных жителей милиция и отбирала паспорта.
ИдЈт-бредЈт голодный по улице, споткнулся, упал -- и мЈртв. Но и таких
нельзя было подбирать (еще ходили агенты и следили, кто выказал
добросердечие). В это самое время пригородных огородников и животноводов
тоже высылали ц е л ы м и д е р е в н я м и под гребло (опять: кто ж там
кого эксплоатировал?), и жители Архангельска сами тряслись, чтоб не сослали
и их. Даже остановиться, наклониться над трупом боялись. (Один лежал близко
от ГПУ, не подбирали.)
Хоронили их в порядке организованном, коммунальная служба. Без гробов,
конечно, в общих ямах, рядом со старинным городским кладбищем по Вологодской
улице -- уже в открытом поле. И памятных знаков не ставили.
И всЈ это было для хлебоделов -- только пересылка. Еще был большой их
лагерь за селом Талаги, и некоторых брали на лесопогрузочные работы. Но
исхитрился кто-то написать на бревне письмо заграницу (вот так и обучай
крестьян грамоте!) -- и сняли их с той работы. Их путь лежал дальше -- на
Онегу, на Пинегу и вверх по Двине.
Мы шутили в лагере: "дальше солнца не сошлют". Однако, тех мужиков
слали дальше, где еще долго не будет того крова, под которым засветить
лучину.
От всех предыдущих и всех последующих советских ссылок мужицкая
отличалась тем, что их ссылали ни в какой населенный пункт, ни в какое
обжитое место -- а к зверям, в дичь, в первобытное состояние. Нет, хуже: и в
первобытном состоянии наши предки выбирали посЈлки хотя бы близ воды.
Сколько живЈт человечество -- еще никто не строился иначе. Но для
спецпосЈлков чекисты выбирали места (а сами мужики не имели права выбирать!)
на каменистых косогорах (над р. Пинегой на высоте 100 метров, где нельзя
докопаться до воды и ничего не вырастет на земле.) В трЈх-четырЈх километрах
бывала удобная пойма -- но нет, по инструкциям не положено близ неЈ селить!
Оказывались сенокосы в десятках километров от посЈлка, и сено привозили на
лодках.

Страницы: (377) :  <<  ... 237238239240241242243244245246247248249250251252 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Мне захотелось услышать про
раскаленную Испанию. И чтоб сейчас заиграли на гитарах. Но ничего этого я не
услышал. Молодой человек, терзая меня, продолжал рассказывать про
несчастного Ганса. Мало того, что его арестовали, его еще и избили в
участке. Но и этого мало - его посадили в тюрьму. Мало и этого - бедная
старуха, мать этого Ганса, была выгнана с квартиры и ночевала на бульваре
под дождем.
"Господи, какие мрачные вещи он рассказывает! И где он, на горе мое,
встретился с этим Гансом за границей? И пройти в ворота нельзя, пока он не
кончит про Ганса, потому что это невежливо, на самом интересном месте..."
Чем дальше в лес, тем больше дров. Ганса приговорили к каторжным
работам, а мать его простудилась на бульваре и умерла. Мне хотелось нарзану,
сердце замирало и падало, машины хлопали и рявкали. Выяснилось, что на самом
деле никакого Ганса не было и молодой человек его не встречал, а просто он
рассказывал третий акт своей пьесы. В четвертом акте мать перед смертью
произнесла проклятие палачам, погубившим Ганса, и умерла. Мне показалось,
что померкло солнце, я почувствовал себя несчастным.
Рядом оборванный человек играл на скрипке мазурку Венявского. Перед ним
на тротуаре, в картузе, лежали медные пятаки. Несколько поодаль другой
торговал жестяными мышами, и жестяные мыши на резинках проворно бегали по
досточке.
- Вещь замечательная! - сказал режиссер. - Ждем, ждем с нетерпением!
Тут дешевая маленькая машина подкатила к воротам и остановилась.
- Ну, мне пора, - сказал молодой человек. - Товарищ Ермолай, к Герцену.
Необыкновенно мрачный Ермолай за стеклами задергал какими-то рычагами.
Молодой человек покачал колокол, скрылся в каретке и беззвучно улетел.
Немедленно перед его лицом вспыхнул зеленый глаз и пропустил каретку
Ермолая. И молодой человек въехал прямо в солнце и исчез.
И я снял шляпу и поклонился ему вслед, и купил жестяную мышь для
мальчика, и спасся от машин, войдя во дворе в маленькую дверь, и там опять
увидел режиссера, и он сказал мне:
- Ох, слушайте его...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Был май»