Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

Как и все дети поселенцев, он неизбежно охвачен был в школе так
называемой общественностью, то есть сперва пионерской организацией, потом
комсомольской, учкомами, стенгазетами, воспитанием, беседами -- той духовной
платой за обучение, которую так нехотя платили чечены.
Жил Абдул со старухой-матерью. Никого из близких родственников у них не
уцелело, еще существовал только старший брат Абдула, давно изблатнЈнный, не
первый раз уже в лагере за воровство и убийство, но всякий раз ускоренно
выходя оттуда то по амнистии, то по зачЈтам. Как-то однажды явился он в
Кок-Терек, два дня пил без просыпу, повздорил с каким-то местным чеченом,
схватил нож и бросился за ним. Дорогу ему загородила посторонняя старая
чеченка: она разбросила руки, чтоб он остановился. Если бы он следовал
чеченскому закону, он должен был бросить нож и прекратить преследование. Но
он был уже не столько чечен, сколько вор -- взмахнул ножом и зарезал
неповинную старуху. Тут вступило ему в пьяную голову, что ждЈт его по
чеченскому закону. Он бросился в МВД, открылся в убийстве, и его охотно
посадили в тюрьму.
Он-то спрятался, но остался его младший брат Абдул, его мать и еще один
старый чечен из их рода, дядька Абдулу. Весть об убийстве облетела мгновенно
чеченский край Кок-Терека -- и все трое оставшихся из рода Худаевых
собрались в свой дом, запаслись едой, водой, заложили окно, забили дверь,
спрятались как в крепости. Чечены из рода убитой женщины теперь должны были
кому-то из рода Худаевых отомстить. Пока не прольЈтся кровь Худаевых за их
кровь -- они не были достойны звания людей.
И началась осада дома Худаевых. Абдул не ходил в школу -- весь
Кок-Терек и вся школа знала, почему. Старшекласснику нашей школы,
комсомольцу, отличнику, каждую минуту грозила смерть от ножа -- вот, может
быть, сейчас, когда по звонку рассаживаются за парты, или сейчас, когда
преподаватель литературы толкует о социалистическом гуманизме. Все знали,
все помнили об этом, на переменах только об этом разговаривали -- и все
потупили глаза. Ни партийная, ни комсомольская организация школы, ни завучи,
ни директор, ни РайОНО -- никто не пошЈл спасать Худаева, никто даже не
приблизился к его осажденному дому в гудевшем, как улей, чеченском краю. Да
если б только они! -- но перед дыханием кровной мести также трусливо замерли
до сих пор такие грозные для нас и райком партии, и райисполком, и МВД с
комендатурой и милицией за своими глинобитными стенами. Дохнул варварский
дикий старинный закон -- и сразу оказалось, что никакой советской власти в
Кок-Тереке нет. Не очень-то простиралась еЈ длань и из областного центра
Джамбула, ибо за три дня и оттуда не прилетел самолЈт с войсками и не
поступило ни одной решительной инструкции, кроме приказа оборонять тюрьму
наличными силами.

Страницы: (377) :  <<  ... 265266267268269270271272273274275276277278279280 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... На следующий день я пришел
в пансион к Себастьену и узнал от бедного мальчика, что его отец по приказу
короля, испрошенному какой-то придворной дамой, заключен в Бастилию! И тогда
я опять подумал, что у короля, которого все считают таким добрым, при всей
его доброте случаются долгие периоды затмения, неведения или забывчивости, и
вот, чтобы исправить, насколько это в моих силах, одну из ошибок, которую
допустил король в такой вот период забывчивости, неведения или затмения, я,
сколько мог, способствовал взятию Бастилии. Мы вошли в нее, хотя это было
нелегко: солдаты короля стреляли в нас, и мы потеряли почти двести человек
убитыми, и это дало мне новые основания усомниться в великой доброте короля,
в которую все так верили, но Бастилия была взята, и в одной из камер я нашел
господина Жильбера, ради которого я только что раз двадцать рисковал жизнью.
К тому же господин Жильбер первым делом заявил мне, что король добр, что он
даже понятия не имеет о большинстве несправедливостей, которые творятся от
его имени, и что винить в этих несправедливостях надо не его, а министров; в
ту пору любое слово господина Жильбера звучало для меня все равно как
божественное откровение, и я поверил ему; к тому же Бастилия была взята,
господин Жильбер на свободе, а мы с Питу целы и невредимы, и я забыл про
расстрел на улице Сент-Оноре, про избиение в саду Тюильри, про полторы, а то
и две сотни убитых свирелью принца Саксонского и про заключение господина
Жильбера всего-навсего по просьбе придворной дамы... Но прошу прощения,
господин граф, - спохватился Бийо, - все это вас не касается, и вы меня
вызвали на разговор с глазу на глаз не для того, чтобы слушать пустую
болтовню темного крестьянина. Вы ведь не только знатный дворянин, но и
ученый человек.
И Бийо протянул руку к двери, намереваясь вернуться в комнату короля.

Однако Шарни удержал его.
У Шарни были две причины удерживать его.
Первая: ему становились ясны поводы враждебности Бийо, а в нынешних
обстоятельствах это было немаловажно; вторая: он выигрывал время...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Графиня де Шарни (часть 3)»