Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

Да если бы в начале моей лагерной
отсидки мне предложили бы эту блаженную работу выполнять весь срок по 12
часов в день бесплатно -- я бы ликовал! Но вот мне платят за эту работу 450
рублей, я теперь буду и литр молока брать ежедень, а я нос ворочу -- не
маловато ли?
Так неделю увязало райПО в переоценке (тут надо было верно определять
для каждого товара его группу по общему понижению и еще его группу по
удорожанию для деревни) -- и всЈ ни один магазин не мог начать торговать.
Тогда жирный председатель, сам первейший бездельник, собрал всех нас в свой
торжественный кабинет и сказал:
-- Так вот что. Последний вывод медицина, что человек совсем не нужен
спать восемь часов. Абсолютно достаточно -- четыре часа! Поэтому приказываю:
начало работы -- семь утра, конец -- два часа ночи, перерыв на обед час и на
ужин час.
И, кажется, никто из нас в этой оглушающей тираде ничего смешного не
нашел, а только жуткое. Все съЈжились, молчали, и лишь осмелились обсудить,
с какого часа лучше ужинный перерыв.
Да, вот она, та судьба ссыльных, о которой меня предупреждали, из таких
приказов она и состоит. Все сидящие здесь -- ссыльные, они дрожат за место;
уволенные, они долго не найдут себе в Кок-Тереке другого. И в конце концов,
это же -- не лично для директора, это -- для страны, это -- надо. И
последний вывод медицины им кажется довольно сносным.
Ах, сейчас бы встать и высмеять этого самодовольного кабана! Раз бы
единый отвести душу! Но это была бы чистая "антисоветская агитация" --
призыв к срыву важнейшего мероприятия. Так всю жизнь переходишь из состояния
в состояние -- ученик, студент, гражданин, солдат, заключЈнный, ссыльный --
и всегда есть веская сила у начальства, а ты должен гнуться и молчать.
Скажи он -- до десяти вечера, я бы сидел. Но предлагал он нам -- сухой
расстрел, мне предлагал: здесь, на воле -- и перестать писать! Нет уж, будь
ты проклят, и снижение цен вместе с тобой. Лагерь подсказывал мне выход: не
говорить против, а молча против делать. Со всеми вместе я покорно выслушал
приказ, а в пять вечера встал из-за стола -- и ушЈл. И вернулся только в
девять утра. Коллеги мои уже все сидели, считали, или делали вид, что
считают. Как на дикого, смотрели на меня. М-з, скрытно одобряя мой поступок,
но сам так не решаясь, тайно сообщил мне, что вчера вечером над моим пустым
столом председатель кричал, что загонит меня в пустыню за сто километров.
Признаюсь, я струхнул: конечно, МВД всЈ могло сделать. И загнало бы! И
за сто километров, только б и видел я тот районный центр! Но я был
счастливчик: я попал на Архипелаг после конца войны, то есть самый смертный
период миновав; и теперь в ссылку я приехал после смерти Сталина. За месяц
что-то и сюда уже доползло, до нашей комендатуры.
Незаметно начиналась новая пора -- самое мягкое трЈхлетие в истории
Архипелага.

Страницы: (377) :  <<  ... 281282283284285286287288289290291292293294295296 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...' After a moment, he standing,
drinking water, she like a crystal witch over the caramel brew
bubbling like a prehistoric mudpot on the stove, she said, 'Oh, I must
light the pumpkins!' and she rushed to the living room to make the
pumpkins smile with light. He came after, smiling, 'I must get my
pipe.' 'Oh, the cider!' she had cried, running to the dining room.
'I'll check the cider,' he had said. But when he tried following she
ran to the bathroom and locked the door.
He stood outside the bathroom door, laughing strangely and
senselessly, his pipe gone cold in his mouth, and then, tired of the
game, but stubborn, he waited another five minutes. There was not a
sound from the bath. And lest she enjoy in any way knowing that he
waited outside, irritated, he suddenly jerked about and walked
upstairs, whistling merrily.
At the top of the stairs he had waited. Finally he had heard the
bathroom door unlatch and she had come out and life below-stairs and
resumed, as life in a jungle must resume once a terror has passed on
away and the antelope return to their spring.
Now, as he finished his bow-tie and put his dark coat there was a
mouse-rustle in the hall. Marion appeared in the door, all skeletons
in her disguise.
'How do I look, Papa?'
'Fine!'
From under the mask, blonde hair showed. From the skull sockets
small blue eyes smiled. He sighed. Marion and Louise, the two silent
denouncers of his virility, his dark power. What alchemy had there
been in Louise that took the dark of a dark man and bleached the dark
brown eyes and black hair and washed and bleached the ingrown baby all
during the period before birth until the child was born, Marion,
blonde, blue-eyed, ruddy-cheeked? Sometimes he suspected that Louise
had conceived the child as an idea, completely asexual, an immaculate
conception of contemptuous mind and cell. As a firm rebuke to him she
had produced a child in her own image, and, to top it, she had somehow
fixed the doctor so he shook his head and said, 'Sorry, Mr Wilder,
your wife will never have another child...

Рэй Брэдбери (Ray Bradbury)   
«The October Game»