Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

)
Но, уставленный в жизнь Архипелага и государства, упустил я самое
простое: что за годы войны и послевоенные школа наша -- умерла, еЈ больше
нет, а остался только корпус надутый, звон пустой. Умерла школа и в столице
и в станице. Когда духовная смерть, как газ ядовитый, расползается по стране
-- кому ж задохнуться из первых, как не детям, как не школе?
Однако, я об этом узнал лишь годами позже, воротясь из страны ссылки в
русскую метрополию. А в Кок-Тереке я об этом даже не догадался: мертво было
всЈ направление мракобесия, но еще живы были, еще не задохнулись ссыльные
дети!
Это были дети особенные. Они вырастали в сознании своего угнетЈнного
положения. На педсоветах и других балабольных совещаниях о них и им
говорилось, что -- они дети советские, растут для коммунизма, и только
временно ограничены в праве передвижения, только и всего. Но они-то, каждый,
ощущали свой ошейник -- и с самого детства, сколько помнили себя. Весь
интересный, обильный, клокочущий жизнью мир (по иллюстрированным журналам,
по кино) был недоступен для них, и даже мальчикам в армию не предстояло туда
попасть. Очень слабая, очень редкая была надежда -- получить от комендатуры
разрешение ехать в город, там быть допущенным до экзамена, да еще быть
принятым в институт, да еще благополучно его окончить. Итак, всЈ, что они
могли узнать о вечном объЈмном мире -- только здесь они могли получить, эта
школа долгие годы была для них -- первое и последнее образование. К тому ж,
по скудости жизни в пустыне, свободны они были от тех рассеяний и
развлечений, которые так портят городскую молодЈжь XX века от Лондона до
Алма-Аты. Там, в метрополии, дети уже развыкли учиться, потеряли вкус,
учились -- как повинность отбывали, чтобы числиться где-то, пока выйдет
возраст. А нашим ссыльным детям, если хорошо преподавать, то это было им
единственно важное в жизни, это было всЈ. Учась жадно, они как бы
поднимались над своим вторым сортом и сравнивались с детьми сорта первого.
Только в одной настоящей учЈбе насыщалось их самолюбие.
(Нет, еще: в выборных школьных должностях; в комсомоле; и, с 16 лет --
в голосовании, во всеобщих выборах. Так хотелось им, бедняжкам, хоть иллюзии
равноправия! Многие с гордостью поступали в комсомол, искренне делали
политические сообщения на пятиминутках. Одной молоденькой немочке. Виктории
Нусс, поступившей в двухлетний учительский институт, я пытался внушить
мысль, что положением ссыльного надо не тяготиться, а гордиться. Куда там!
Она посмотрела на меня как на безумного. Ну, да были и такие, кто в комсомол
не спешил -- так их тянули силой: разрешено, а ты не поступаешь -- это
почему? И в Кок-Тереке некоторые девочки, немки, тайные сектантки, вынуждены
были вступать, чтоб семью их не загнали дальше в пустыню.

Страницы: (377) :  <<  ... 283284285286287288289290291292293294295296297298 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... A rough wooden bench had been placed against the trunk; and on this Montanelli sat down. Arthur was studying philosophy at the university; and, coming to a difficulty with a book, had applied to "the Padre" for an explanation of the point. Montanelli was a universal encyclopaedia to him, though he had never been a pupil of the seminary.
     "I had better go now," he said when the passage had been cleared up; "unless you want me for anything."
     "I don't want to work any more, but I should like you to stay a bit if you have time."
     "Oh, yes!" He leaned back against the tree-trunk and looked up through the dusky branches at the first faint stars glimmering in a quiet sky. The dreamy, mystical eyes, deep blue under black lashes, were an inheritance from his Cornish mother, and Montanelli turned his head away, that he might not see them.
     "You are looking tired, carino," he said.
     "I can't help it." There was a weary sound in Arthur's voice, and the Padre noticed it at once.
     "You should not have gone up to college so soon; you were tired out with sick-nursing and being up at night. I ought to have insisted on your taking a thorough rest before you left Leghorn."
     "Oh, Padre, what's the use of that? I couldn't stop in that miserable house after mother died. Julia would have driven me mad!"
     Julia was his eldest step-brother's wife, and a thorn in his side.
     "I should not have wished you to stay with your relatives," Montanelli answered gently. "I am sure it would have been the worst possible thing for you. But I wish you could have accepted the invitation of your English doctor friend; if you had spent a month in his house you would have been more fit to study."
     "No, Padre, I shouldn't indeed! The Warrens are very good and kind, but they don't understand; and then they are sorry for me,--I can see it in all their faces,--and they would try to console me, and talk about mother...

Войнич Этель Лилиан (Ethel Lilian Voynich)   
«The Gadfly»