Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

Он поЈт и
вздрагивает, он вспоминает и пропускает через себя несколько десятилетий
русской жизни -- и дрожь его передаЈтся нам:

Хоть тихо внутри, но тюрьма -- не кладбище,
И ты, часовой, не плошай!

В такой тюрьме да такую песню!4 ВсЈ -- в лад. ВсЈ в лад тому, что ждЈт
наше арестантское поколение.
Потом мы раскладываемся спать в этой желтой полутьме, холоде и сырости.
Ну, а кто ж бы нам тиснул роман? И раздается голос -- Ивана Алексеевича
Спасского, какой-то сводный голос всех героев Достоевского. Это голос
срывается, задыхается, никогда не покоен, кажется в любую минуту может
перейти в плач, крик боли. Самый примитивненький роман Брешко-Брешковского,
вроде "Красной мадонны", звучит как эпос о Роланде в изложении этого голоса,
проникнутого верой, страданием и ненавистью. И уж там правда это, или чистый
вымысел, но в память нашу врезается как эпос -- Виктор Воронин, его пеший
бросок на полтораста километров к Толедо и снятие осады с крепости Альказар.
Да не последний из романов составила бы и жизнь самого Спасского.
Юношей он был участником Ледяного похода. Воевал всю гражданскую войну.
Эмигрировал в Италию. Окончил русскую балетную школу за границей, кажется у
Карасавиной, а у какой-то из русских графинь учился изящному столярному
мастерству (потом в лагере удивил нас, сделавши себе миниатюрный инструмент,
и вырабатывая начальству такую тонкую лЈгкую мебель, с плавными кривыми
линиями, что они только рты разевали. Правда уж, столик делал месяц). С
балетом гастролировал по Европе. Был оператором итальянской кинохроники во
время испанской войны. Майором итальянской армии под чуть изменЈнным именем
Джиованни Паски командовал батальоном -- и летом 1942 года опять пришЈл на
тот же Дон. Тут батальон его вскоре попал в окружение, хотя в общем русские
еще отступали. Спасский думал бы биться насмерть, но итальянские мальчики,
составлявшие батальон, стали плакать -- они хотели жить! Майор Паски
поколебался и вывесил белый флаг. Сам-то с собой он кончить мог, но теперь
раззадоривало хоть немного посмотреть советских. Он прошЈл бы обычный плен и
через четыре года был бы в Италии, однако русская душа его не выдержала, он
разговорился с офицерами, взявшими его. Роковая ошибка! Если ты по несчастью
русский -- скрывай это как дурную болезнь, иначе тебе не сдобровать! Сперва
его держали год на Лубянке. Потом три года -- в интернациональном лагере в
Харькове (испанцы, итальянцы, японцы -- был и такой). И когда уже он отсидел
четыре года -- не засчитав этих четырЈх, ему отвесили еще двадцать пять. Где
уж теперь двадцать пять! -- в каторжном лагере он был обречЈн кончить
невдолге.
Омская тюрьма, потом Павлодарская, принимали нас потому, что в городах
этих -- важное упущение! -- до сих пор не было специализированных пересылок.

Страницы: (377) :  <<  ... 24252627282930313233343536373839 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...


С природой сложно совладать,
Подходит смерти срок.
Ему враги решили дать
Убийственный урок.


Стальной косой в один прием
Был сбит бедняга с ног,
Веревкой туго скручен он,
Положен на возок.


По хрупкой старческой спине
Цепами стали бить
И, мучая его вдвойне,
По воздуху кружить.


В колодец! В глубь его. На дно!
Где воздух не вдохнуть.
Ты, Джон Ячменное Зерно,
Там должен утонуть.


Не тонет! Подняли и вот,
Мученья чтоб продлить,
Дубиной стали бить в живот
И по полу возить.


Избитого и без оков
Отправили в костер,
А мельник между жерновов
Его в ничто растер.


И вот из сердца Джона кровь
Мы пьем за кругом круг.
И веселит нас вновь и вновь
Тяжелых кружек стук.


Да! Джон Ячменное Зерно
Был смелый молодец.
Из крови Джона нам дано
Брать храбрость для сердец...

Бёрнс Роберт (Burns Robert)   
«Джон ячменное зерно»