Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

В Павлодаре даже -- о, позор! -- не оказалось и воронка, и нас от вокзала до
тюрьмы, много кварталов, гнали колонной, не стесняясь населения -- как это
было до революции и в первое десятилетие после неЈ. В кварталах, проходимых
нами, еще не было ни мостовых, ни водопровода, одноэтажные домики утопали в
сером песке. Собственно город начинался с двухэтажной белокаменной тюрьмы.
Но по ХХ веку тюрьма эта внушала не ужас, а чувство покоя, не страх, а
смех. Просторный мирный двор, кое-где поросший жалкой травкой и нестрашно
как-то разделенный заборчиком на прогулочные коробки. Окна камер второго
этажа перекрещены редкой решЈткой, не закрыты намордниками -- становись на
подоконник и изучай местность. Прямо внизу, под ногами, между стеной тюрьмы
и внешней стеной-оградой, изредка, чем-нибудь потревоженный, пробежит,
проволакивая цепь свою, огромный пЈс и гулко гавкнет раза два. Но он тоже
совсем не тюремный, не страшный, не дрессированная против людей овчарка, а
желто-белый, лохматый, вроде дворняги (есть в Казахстане такая порода собак)
и, кажется, уже стар изрядно. Он похож на тех добродушных стариков, лагерных
надзирателей, которых переводили сюда из армии, и которые, не скрывая,
тяготились собачьей охранной службой.
Дальше за стеной сразу видна улица, и ларек с пивом, и все, кто там
ходят, стоят -- или принесли в тюрьму передачу или ждут возврата тары. А еще
дальше -- кварталы, кварталы таких одноэтажных домиков, и изгиб Иртыша и
даже заиртышские дали.
Какая-то живая девушка, которой только что вернули с вахты пустую
корзину из-под передачи, подняла голову, завидела нас в окне и наши
приветственные помахивания, но виду не подала. Пристойным шагом, чинно зашла
за пивной ларЈк, что еЈ не просматривали с вахты, а там вдруг порывисто вся
изменилась, корзину опустила, машет, машет нам обеими вскинутыми руками,
улыбается! Потом быстрыми петлями пальца показывает: "пишите, пишите
записки!", и -- дугой полЈта: "бросайте, бросайте мне!", и -- в сторону
города: "отнесу, передам!". И распахнула обе руки: "что еще вам? чем помочь?
Друзья!"
Это было так искренне, так прямодушно, так непохоже на нашу
замордованную волю, на наших замороченных граждан! -- да в чЈм же дело???
Время такое настало? Или это в Казахстане так? здесь ведь половина --
ссыльных...
Милая бесстрашная девушка! Как быстро ты прошла, как верно усвоила
притюремную науку! Какое счастье (да не слезы ли в уголке глаза?), что еще
есть вы, такие!.. Прими наш поклон, безымянная! Ах, весь наш народ был бы
такой! -- ни черта б его не сажали! заели бы проклятые зубья!
У нас, конечно, были в телогрейках обломки грифеля. И обрывки бумаги. И
штукатурки можно было отколупнуть кусок, ниточкой записку привязать и
добросить вполне.

Страницы: (377) :  <<  ... 25262728293031323334353637383940 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... У сортировки, где громадный чистый ворох зерна все
растет и растет, Иван Михалыч непременно возьмет метло и так
ловко сметет два-три полуколосика, будто артист-парикмахер
причешет красивую голову. Но еще лучше, когда зерно захватят
мерой для ссыпки в мешки и в мере -- верх, так вот этот верх
зерна срезать лопатой в чистоту, ж-жик! и мерка с зерном стоит
раскрасавицей. От полыни, от пота людского и конского во рту
горько и даже солоно, ворота риги дышат этим на жаркое солнце.
Иван Михалыч выходит из ворот поглядеть на свет Божий, но и тут
нет ему покоя; сразу глазом схватил: Илья напустил вязанки и
повел омет влево.
-- Подай, подай вправо, -- кричит, -- не напущай!
И вот тут-то случилось: привязанный к столбу жеребенок, на
которого все время под жарким солнцем дышала потно-полынная
рига, одурелый поднялся на дыбы, обхватил шею Ивана Михалыча
передними ногами и при всем народе пожелал обойтись со
старостой, как с молодой кобылицей. От этого все и пошло.
Первый сигнал подал тот Нептун с трезубцем на вершине золотой
горы, Илюха: га-га-га! и грохнулся с вилами на солому;
поднялся, -- опять: га-га-га! и опять грохнулся. Те бабы, что
взбирались на омет с носилками, так и осели на месте, и что
они, барахтаясь в соломе, выкрикивали и причитывали: -- "ой,
бабочки, ой, милые!" -- было похоже скорее на рыдание, чем на
смех; на скирдах тоже враз полегли мужики и бабы; все, кто в
риге был, выбежали; один парень шесть баб повалил, лег на них
поперек мостом, сам гогочет, а все шесть визжат, как поросята,
в далекий слух; другой парень пустился за девкой по черному
пару, догнал, -- и там на горячей земле большой взвился над
ними столб пыли и закрыл их, как дым. И, кажется, даже само
горячее летнее солнце на синем небе запрыгало...

Пришвин Михаил Михайлович   
«Кощеева цепь»