Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

Те письма были тоже общий слитный крик. Но крик: "А мы!!??"
Ведь газетный шум вокруг повести, изворачиваясь для нужд воли и
заграницы, трубился в том смысле, что: "это -- было, но никогда не
повторится".
И взвыли зэки: как же не повторится, когда мы сейчас сидим, и в тех же
условиях?!
"Со времЈн Ивана Денисовича ничего не изменилось", -- дружно писали они
из разных мест.
"Зэк прочтет вашу книгу, и ему станет горько и обидно, что всЈ осталось
так же".
"Что' изменилось, если остались в силе все законы 25-летнего
заключения, выпущенные при Сталине?"
"Кто' же сейчас культ личности, что опять сидим ни за что?"
"ЧЈрная мгла закрыла нас -- и нас не видят".
"Почему же остались безнаказаны такие, как Волковой?.. Они и сейчас у
нас воспитателями".
"Начиная от захудалого надзирателя и кончая начальником управления, все
кровно заинтересованы в существовании лагерей. Надзорсостав за любую мелочь
фабрикует Постановление; оперы чернят личные дела... Мы --
двадцатипятилетники, -- булка с маслом, и ею насыщаются те порочные, кто
призваны наставлять нас добродетели. Не так ли колонизаторы выдавали
индейцев и негров за неполноценных людей? Против нас восстановить
общественное мнение ничего не стоит, достаточно написать статью "Человек за
решЈткой"...24 и завтра народ будет митинговать, чтобы нас сожгли в печах".
Верно. Ведь всЈ верно.
-- "Ваша позиция -- арьергард!" -- огорошил меня Ваня Алексеев.
И от всех этих писем я, ходивший для себя в героях, увидел себя
виноватым кругом: за десять лет я потерял живое чувство Архипелага.
Для н и х, для с е г о д н я ш н и х зэков моя книга была -- не в
книгу, и правда -- не в правду, если не будет продолжения, если не будет
дальше сказано еще и о н и х. Чтоб сказано было -- и чтоб изменилось! Если
слово не о деле и не вызовет дела -- так и на что оно? ночной лай собак на
деревне?
(Я рассуждение это хотел бы посвятить нашим модернистам: вот так наш
народ привык понимать литературу. И нескоро отвыкнет. И надо ли отвыкать?)
И очнулся я. И сквозь розовые благовония реабилитаций различил прежнюю
скальную громаду Архипелага, его серые контуры в вышках.
Состояние нашего общества хорошо описывается физическим полем. Все
силовые линии этого поля направлены от свободы к тирании. Эти линии очень
устойчивы, они врезались, они вкаменились, их почти невозможно взвихрить,
сбить, завернуть. Всякий внесЈнный заряд или масса легко сдуваются в сторону
тирании, но к свободе им пробиться -- невозможно. Надо запрячь десять тысяч
волов.
Теперь-то, после того как книга моя открыто объявлена вредной,
напечатание еЈ признано ошибкой ("последствия волюнтаризма в литературе"),
изымается она уже и из вольных библиотек, -- упоминание одного имени Ивана
Денисовича или моего стало на Архипелаге непоправимой крамолой.

Страницы: (377) :  <<  ... 322323324325326327328329330331332333334335336337 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
В Москве живет у писателя милая девушка Аксюша. Ей уже лет 35. Она
сирота и воспи-танница суровой тетки и какого-то белорусского "старца", у
которого была целая группа таких опекаемых им девушек-черничек. Писатель
вос-хищается ею: "Аксюша -- это человек, в не-счастьях крепнущий радостно
духом, независи-мый от внешнего мира". Из голодной деревни, из страшной
нужды выписала жена свою пле-мянницу обслуживать и "глядеть" за ним.
"Глядеть в прямом и переносном смысле",-- добродушно иронизирует Пришвин,
рассказы-вая о своем недавнем прошлом. В переносном же смысле глядеть
никогда за ним не приходи-лось. Если и бывала в прошлом измена, то лишь в
мечте: жизнь прошла, по существу, как у юно-ши. Таким и прожил писатель свою
долгую брачную жизнь -- "полу монахом", как он сам говорит о себе иронически
в дневниках.
Все было просто и удивительно цельно в жизни этого человека, такое не
часто встреча-ется у людей. В далекой юности он влюбился в
девушку-студентку: это было за границей, куда будущий писатель уехал для
завершения образования после тюремного заключения и ссылки за революционную
деятельность. Юно-ша не был еще готов к осуществлению деятель-ной любви:
влюбленность была лишь поводом для его поэтического полета -- это был
утончен-ный, трудно для самого различимый эгоизм. Юноша рос еще лично в
себя, он не был готов к переключению себя на другого: не дозрел до
совершенного внимания. Внимание как основ-ная духовная сила человека -- это
станет темой писателя в его зрелые годы.
Невеста с женской проницательностью все поняла и отказала. Юноша
"взвился" от этого отказа еще выше -- так вспоминает под конец жизни
писатель -- и неудовлетворенное чув-ство переключилось целиком на поэзию. Он
вернулся на родину. Начинающий ученый, он бросил науку и утонул с головой в
искусстве. Невеста осталась в Англии, увяла и засохла конторщицей банка.
На границе душевной болезни, страдая от одиночества, непрестанно думая
о потерянной невесте, Пришвин сходится с простой негра-мотной "первой
попавшейся и очень хорошей женщиной" и живет с ней всю долгую жизнь...

Пришвин Михаил Михайлович   
«Мы с тобой. Дневник любви»