Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

И как же кончается вся эта самовольная отлучка из Пскова? Двадцатью
годами каторги, как у нас? Нет, этими тремя неделями ареста! После чего его
и вовсе уже отпускают -- поездить по России, подготовить центры
распространения "Искры", потом -- и за границу, налаживать само издание
("полиция не видит препятствий" выдать ему заграничный паспорт)!
Да что там! Он и из эмиграции пришлЈт в Россию в энциклопедию
("Гранат") статью о Марксе! и здесь она будет напечатана.5 Да и не она одна!
Наконец, он ведЈт подрывную работу из австрийского местечка близ самой
русской границы -- и не посылают же секретных молодцов -- выкрасть его и
привезти живьЈм. А ничего бы не стоило.
Вот так можно проследить слабость и нерешительность царских
преследований на любом крупном социал-демократе (а на Сталине бы --
особенно, но там вкрадываются дополнительные подозрения). Вот у Каменева при
обыске в Москве в 1904 г. отобрана "компрометирующая переписка". На допросе
он отказывается от объяснений. И всЈ. И высылается... по месту жительства
родителей.
Правда, эсеров преследовали значительно круче. Но как -- круче? Разве
мал был криминал у Гершуни (арестованного в 1903)? у Савинкова (в 1906)? Они
руководили убийствами крупнейших лиц империи. Но -- не казнили их. А потом
попустили сбежать Марию Спиридонову, в упор ухлопавшую генерала
Луженовского, усмирителя крестьянского тамбовского восстания, -- тоже
казнить не решились, послали на каторгу.6 А ну бы в 1921 г. у нас подавителя
тамбовского (же!) крестьянского восстания застрелила семнадцатилетняя
гимназистка! -- сколько бы тысяч гимназистов и интеллигентов тут же было бы
без суда расстреляно в волне "ответного" красного террора?
За мятеж во флоте (в Свеаборге) -- расстрелы? Нет, ссылка.
А как наказывали студентов (за большую демонстрацию в Петербурге в 1901
году), вспоминает Иванов-Разумник: в петербургской тюрьме -- как
студенческий пикник: хохот, хоровые песни, свободное хождение из камеры в
камеру. Иванов-Разумник даже имел наглость проситься у начальника тюрьмы
сходить на спектакль гастролирующего Художественного Театра -- билет
пропадал! А потом ему присудили "ссылку" -- по его выбору в Симферополь, и
он с рюкзаком бродил по всему Крыму.
Ариадна Тыркова о том же времени пишет: "Мы были подследственные, и
режим был не строгий". Жандармские офицеры предлагали им обеды из лучшего
ресторана Додона. По свидетельству неутомимо-допытчивого Бурцева
"петербургские тюрьмы были много человечнее европейских".
Леонида Андреева за написание призыва к московским рабочим поднять
вооружЈнное (!) восстание для свержения (!) самодержавия... держали в камере
целых 15 суток! (ему и самому казалось, что -- мало, и он добавлял три
недели).

Страницы: (377) :  <<  ... 48495051525354555657585960616263 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... В воздухе была какая-то особая тишина, словно там, в двух
шагах, кто-то притаился и ждал и лишь за секунду до его появления вдруг
превратился в тень и пропустил его сквозь себя.
Может быть, его ноздри улавливали слабый аромат, может быть, кожей лица
и рук он ощущал чуть заметное повышение температуры вблизи того места, где
стоял кто-то невидимый, согревая воздух своим теплом. Понять это было
невозможно. Однако, завернув за угол, он всякий раз видел лишь белые плиты
пустынного тротуара. Только однажды ему показалось, будто чья-то тень
мелькнула через лужайку, но все исчезло, прежде чем он смог вглядеться или
произнести хоть слово.
Сегодня же у поворота он так замедлил шаги, что почти остановился.
Мысленно он уже был за углом - и уловил слабый шорох. Чье-то дыхание? Или
движение воздуха, вызванное присутствием кого-то, кто очень тихо стоял и
ждал?
Он завернул за угол.
По залитому лунным светом тротуару ветер гнал осенние листья, и
казалось, что идущая навстречу девушка не переступает по плитам, а скользит
над ними, подгоняемая ветром и листвой. Слегка нагнув голову, она смотрела,
как носки ее туфель задевают кружащуюся листву. Ее тонкое матовой белизны
лицо светилось ласковым, неутолимым любопытством. Оно выражало легкое
удивление. Темные глаза так пытливо смотрели на мир, что, казалось, ничто не
могло от них ускользнуть. На ней было белое платье, оно шелестело. Монтэгу
чудилось, что он слышит каждое движение ее рук в такт шагам, что он услышал
даже тот легчайший, неуловимый для слуха звук - светлый трепет ее лица,
когда, подняв голову, она увидела вдруг, что лишь несколько шагов отделяют
ее от мужчины, стоящего посреди тротуара.
Ветви над их головами, шурша, роняли сухой дождь листьев. Девушка
остановилась. Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она
пристально поглядела на Монтэга, и ее темные, лучистые, живые глаза так
просияли, как будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее. Но он знал,
что его губы произнесли лишь простое приветствие...

Рэй Брэдбери (Ray Bradbury)   
«451 градус по Фаренгейту»