Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

-- От меня еще не был людям польза, не был вред." Следствие
шло у Яноша так: следователь ни слова не понимал по-венгерски, а Янош --
по-русски. Иногда приходили очень плохие переводчики, из гуцулов. Янош
подписал 16 страниц протоколов, так и не поняв, о чЈм там. И так же, когда
ему незнакомый офицер что-то прочитал с бумажки, он долго еще не понимал,
что это был -- приговор ОСО.8 -- И послали его на Север, на лесоповал, где
он дошЈл и попал в больницу.
До сих пор Россия поворачивалась к нему одной только стороной -- той,
на которую садятся, а теперь повернулась другой. В лагерной больничке
Сымского ОЛПа под Соликамском была медсестра Дуся, сорока пяти лет. Она была
бытовичка, пропускница, с 5-летним сроком. Свою работу она видела не в том,
чтобы для себя урвать да срок отбыть (как это очень у нас и принято, да с
розовым взглядом своим Янош не знал), -- а в том, чтоб вот этих умирающих и
никому уже не нужных, выхаживать. Но тем, что давала лагерная больница,
спасти их было нельзя. И сестра Дуся свою утреннюю пайку 300 граммов меняла
на деревне на поллитра молока, и этим молоком выпоила Яноша (а до него --
еще кого-то) к жизни.9 За эту тЈтю Дусю полюбил Янош и страну нашу и всех
нас. И стал усердно учить в лагере язык своих надзирателей и конвоиров --
великий могучий русский язык. Он 9 лет просидел в наших лагерях, Россию
только и видел, что из тюремных вагонов, на маленьких открытках-репродукциях
да в лагере. И -- полюбил.
Янош был из тех, кого всЈ меньше растЈт в нашем веке: кто в детстве не
знал другой страсти, как только читать. С этой наклонностью он остался и
взрослым -- и даже в лагере. И в северных лагерях, а теперь в Особом
экибастузском он не пропускал случая доставать и читать новые книги. Ко
времени нашего знакомства он уже знал и любил Пушкина, Некрасова, Гоголя, я
ему толковал Грибоедова, но больше всех, едва ли не ближе ПетЈфи и Араня, он
полюбил Лермонтова, которого впервые прочел в плену, недавно.10 Особенно
слился Янош со Мцыри -- таким же пленным, таким же молодым и таким же
обречЈнным. Он много оттуда взял наизусть, и, годами бредя с руками за
спиной в иноземной колонне по чужой земле, он на языке чужбины бормотал для
себя:

И смутно понял я тогда,
Что мне на родину следа
Не проложить уж никогда.

Приветливый, ласковый, с беззащитными бледно-голубыми глазами -- таков
был Янош Рожаш в нашем бессердечном лагере. Он присаживался ко мне на
вагонку -- легко, на самый край, будто мой мешок с опилками мог еще быть
больше испачкан или при давлении изменить форму, -- и говорил
задушевно-тихо:
-- Кому бы высказать тайных моих мечт?..
И никогда ни на что не жаловался.11

Среди лагерников движешься как среди расставленных мин, лучами интуиции
делаешь с каждого снимок, чтобы не взорваться.

Страницы: (377) :  <<  ... 71727374757677787980818283848586 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...


Забрав свечу, она уйти
Хотела, я позвал ее,
Прося подушку принести
Под изголовие мое.


Она подушку принесла
И положила мне в кровать,
Как закружилась голова
И я дерзнул ее обнять.


Эй, парень, ну-ка, руки прочь! -
Рванулась, словно от огня, -
Тебе хотела я помочь,
Оставь нетронутой меня.


Как локон был ее душист,
А голос звонкий, как свирель,
И облик непорочно чист
Той, что постлала мне постель.


А грудь была, как снег бела,
Как наметенная в метель,
И как из мрамора была
Та, что постлала мне постель.


Я был в горячке, как больной,
В глазах ее зажегся свет,
И между мною и стеной
Она и встретила рассвет.

Сказал я ей, ее любя,
О, как же ты была мила,
Она зарделась: - От тебя
Себя, увы, не сберегла.


Я обнял стан и целовал
Ресницы колкие, как ель:
Согласна ль ты, - ей прошептал, -
Мне каждый день стелить постель?


И вот шитье в ее руках,
Стежки в голландском полотне
И счастье светится в глазах
Той, что постель постлала мне...

Бёрнс Роберт (Burns Robert)   
«Девушка, что постлала мне постель»