Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

А в каторжном зачем в него ходить?
Оказалось, что и каторжное стукаческое КВЧ может быть использовано для
свободы! Тому научили меня Георгий Тэнно, Петр Кишкин и Женя Никишин.
В КВЧ мы и познакомились с Тэнно, я очень хорошо запомнил эту короткую
единственную встречу, потому что запомнился сам Тэнно. Это был стройный,
высокий, спортивного склада мужчина. Почему-то еще не содрали с него тогда
морского кителя и брюк (еще донашивали у нас свою одежду последний
месячишка). И хотя вместо погонов капитана второго ранга на нЈм были там и
сям номера СХ-520, ему и сейчас было только шагнуть с суши на корабль,
вылитый флотский офицер. При движениях открывались выше кистей его руки,
покрытые рыжеватой шЈрсткой, и на одной было татуировано вокруг якоря:
"Libеrtу!", а на другой -- "Dо оr diе".12 Еще никак не мог Тэнно ни закрыть,
ни исказить своих глаз, чтобы спрятать гордость и зоркость. И еще не мог он
спрятать улыбки, которая освещала его большие губы. (Я еще не знал тогда:
улыбка эта значила -- план побега уже составлен!)
Вот он лагерь! -- минированное поле! Мы с Тэнно оба были здесь и не
здесь: я -- на дорогах Восточной Пруссии, он -- в своЈм будущем очередном
побеге, мы несли в себе потенциалы тайных замыслов, но ни искорка не должна
была проскочить между нашими руками при пожатии, между нашими глазами при
поверхностных словах! Так мы сказали незначащее, я уткнулся в газету, а он
стал толковать о самодеятельности с Тумаренко, каторжником,
пятнадцатилетником и всЈ же заведующим КВЧ, довольно сложным многослойным
человеком, которого мне казалось, что я разгадываю, но не было случая
проверить.
Да смешно сказать! -- при каторжном КВЧ еще был и кружок художественной
самодеятельности, вернее только что создавался! Кружок этот настолько не
имел ИТЛовских льгот, такой ноль поблажек, что только неисправимые
восторженцы могли туда ходить заниматься. И таким оказался Тэнно, хотя по
виду можно было о нЈм лучше думать. Более того, с первого же дня приезда в
Экибастуз он сидел в режимке -- и вот оттуда напросился в КВЧ! Начальство
истолковало это как признак начавшегося исправления и разрешило ему
ходить...
А Петя Кишкин совсем не был деятель КВЧ, но самый знаменитый в лагере
человек. Весь экибастузский лагерь знал его. Горд был тот объект, на который
он ходит -- там не соскучишься. Кишкин был как бы юродивый, но совсем не
юродивый; он притворялся дурачком, но говорилось у нас: "Кишкин умнее всех!"
Дурачок он был ровно столько, сколько младший Иванушка из сказки. Кишкин был
явление наше русское, исконное: сильным и злым говорить громогласно правду,
народу показывать, какой он есть, и всЈ это в дураковатой безопасной форме.
Одно из любимых его амплуа было -- надеть какой-то клоунский зеленый
жилет и собирать грязные миски со столов.

Страницы: (377) :  <<  ... 73747576777879808182838485868788 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Должно,
лампадка. Зудит мошкара над головой, и еще тише.
Тухнет огонь, будто его и не было. И не найдешь глазами, где была
деревня. Обрадовалась и загудела мошкара -- и сразу пропала. Один остался
комарик и звенит как за две версты, а он на носу. Маленький и живой. Я мал и
один, тихо и темно. Но сразу может кто-то показаться, ударить, загреметь и
все осветить. И увидишь не то, что видно днем, а другое, и кто-то посмотрит
оттуда на тебя, улыбнется и скроется.
А утром будут те же луга, поля, солома, деревня и плетни. И солнце
ползет и чешет пашни. И я увижу, что здесь родился, и никуда не пойду.
Волчек ныл у сенец. Ветер шарахался в ставни. Мухи притихли на потолке,
мать проснулась и глядела на меня.
Я задремал на столе и увидел счастливый сон, а утром забыл его и не мог
рассказать.
На другой день мы с Серегой работать не пошли. А пошли в поле, куда
подальше. Там мы залегли в песчаном логу и стали думать каждый про свое.
Солнце туго лезло по верху, выдирало из земли последнюю травку и
растекалось по прохладному белому небу.
Сейчас ребята таскают там носилки. Долго еще до вечера, подумал я, и
мне стало нехорошо на душе.
-- Серег, а Серег? -- позвал я.
-- Ну -- што?
-- В селе за рекою потух огонек...
-- Игде?
-- Вечером на том боку в деревне...
-- Нук штож.
Мы лежали на земле, как на теплой ладони. Осыпался песок и за шею
поналезли муравьи. Парило будто весной. Мы поняли, что лежим прямо против
неба и что мы живы. Я прижался к земле и почуял, как лечу вместе с ней и
люблю.
Песок перестал ссыпаться, и ветер совсем стих. Я махнул рукою -- ничего
не было надо мною. Серега переобувался и слушал... Я схватился за траву и
испугался. Мне подумалось, что я падаю, и я замер и прижался. Песок был
горяч и крепок, и я отошел.
-- Тут ведь земля не такая как у нас, -- сказал я Сереге тихо, чтобы он
ничего не узнал.
-- Тут не земля, а песок.
На дороге пыль закрутилась столбом...

Андрей Платонов   
«Серега и я»