Бодался теленок с дубом

Т.
подписать два письма: 1) об освобождении какого-то
греческого писателя (излюбленный отвлекающий манёвр) и 2)
письмо чехословацким писателям: как им не стыдно защищать
контрреволюцию? Твардовский ответил: первое - неуместно, от
второго отказываюсь.
Отлистайте сто страниц назад - разве это прежний
Твардовский?
Я ему, в сентябре: - Если это подлое письмо появится за
безликой подписью "секретариат СП", можно ли рассказывать
другим, что вы туда не вошли?
Он, хохлясь:
- Я не собираюсь делать из этого секрета.
(Три года назад: "нежелательная огласка"!..)
- Я глубоко рад, Александр Трифоныч, что вы заняли такую
позицию!
Он, с достоинством:
- А какую я мог занять другую?
Да какую ж? ту самую... Ту самую, которую в этих же днях
совсем неокупаемо, бессмысленно подписал "Новый мир": горячо
одобряем оккупацию! Гадко-казённые слова, в соседних
столбиках "Литературки" - одни и те же у "Октября" и "Н.
Мира"!..
Глазами чехов: значит, русские - все до одного палачи,
если передовой журнал тоже одобряет...
Напомним: во многих московских НИИ всё-таки нашлись
бунтари в те дни. В "Новом мире" не нашлось. Правда, на
предварительно собранной партгруппе не соглашался
подписывать эту мерзость Виноградов, но благоразумные
Лакшин-Хитров-Кондратович отправили его домой - и так
состоялось единогласие, и его поднесли общему собранию
редакции. Да впрочем, и "Современник" голосовал единогласно.
Да кто не голосовал? кто себя не спасал? Сам ли я не
промолчал, чтобы бросить камень?
И всё-таки этот день я считаю духовной смертью "Нового
мира".
Да, конечно, жали: не обычный секретариат СП, к которому
уже привыкли, но райком партии (дело партийной важности!)
звонил в "Н. Мир" каждые два часа и требовал резолюцию.
Замечешься! А Твардовского в редакции не было: он формально
в отпуске. И Лакшин с Кондратовичем поехали к нему на дачу
за согласием.
Твардовский уже распрямлял свою крутую спину, уже
готовился - впервые в жизни! по такому важному вопросу! - к
необъявленному, молчаливому устоянию против верхов. С какой
же задачей неслись к нему по шоссе его заместители? Какие
доводы везли? Если бы к этому новому Твардовскому они
приехали бы с горячим движением: "на миру и смерть красна, а
может и выстоим гордо!" (и выстояли бы! - чувствую, вижу!) -
решение состоялось бы мгновенно и ясно какое: плюс на плюс
даёт только плюс.
Но если позиция Твардовского была плюс, это мы знаем, а
умножение дало минус, то позиция Лакшина открывается нам
алгебраически. Ясно, что, приехав, он сказал Твардовскому:
"надо спасать журнал!".
Спасать журнал! Дать визу на публичную позорную
резолюцию - и сосморкано наземь собственное одинокое
горделивое устояние главного редактора.

Страницы: (394) :  <<  ... 156157158159160161162163164165166167168169170171 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Сохрани меня, Боже,
проповедовать застой! Застой - смерть. Я иду, как те люди, о которых
говорит Данте, что ноги их идут вперед, но головы поворачиваются к пяткам.
Я особенно ищу, и я особенно жалею, что приходится искать в прошлом
это общество, оно исчезает, оно испаряется, исчезает, как одно из тех
привидений, о которых я собираюсь рассказывать.
Я ищу общество, которое создает изящество, галантность, оно создавало
жизнь, которой стоило жить (извиняюсь за это выражение, я не член Академии
и могу себе это позволить); умерло ли это общество, или мы его убили?
Вот, помню, еще ребенком, я был с отцом у мадам де Монтессон. То была
важная дама, дама прошлого столетия. Она вышла замуж шестьдесят лет тому
назад за герцога Орлеанского, деда короля Луи Филиппа. Тогда ей было
восемьдесят лет. Она жила в богатом отеле на Шоссе д'Антен. Наполеон
выдавал ей пенсию в сто тысяч экю.
Знаете, почему давалась ей пенсия, занесенная в красную книгу
преемником Людовика XVI? Нет! Прекрасно. Мадам де Монтессон получала пенсию
в сто тысяч экю за то, что она сохранила в своем салоне традиции хорошего
общества времен Людовика XIV и XV. Ровно половину этой суммы платит теперь
Палата ее племяннику за то, чтобы он заставил Францию забыть то, что дядя
его желал, чтобы она помнила.
Вы не поверите, мой милый друг, но вот это слово, которое я по
неосторожности произнес: "Палата", меня опять возвращает к мемуарам маркиза
д'Аржансона.
Почему?
Вы увидите.
- Жалуются, - говорил он, - что в наше время не умеют вести разговор
во Франции. Я знаю причину. У наших современников исчезает способность
слушать. Слушают слегка или совсем не слушают. Я сделал такое наблюдение в
лучшем обществе, в котором мне приходилось бывать.
Ну, мой милый друг, какое же лучшее общество можно посещать в наше
время? Несомненно то, которое восемь миллионов избирателей сочли
достаточным представлять их интересы, мнения, дух Франции...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Тысяча и один призрак»