Бодался теленок с дубом

И
в том, что он прочно начитан в предшественниках, немало и к
месту цитирует их. И в приёмах живого разговора с читателем,
в приверженности неторопливой, очень вкусной манере
изложения, отчего самый процесс чтения лакшинских статей
доставляет удовольствие, а это важное достоинство всякого
литературного произведения всегда, - хотя по темпу и по
плотности мысли такое замедленное изложение уже не поспевает
за нашим временем.
Ещё и отличным русским языком пишет Лакшин иногда, а это
в наше время стало редкостью: многие авторы статей и даже
книг вообще не ведают, что такое русский язык, особенно -
русский синтаксис. Например (потеха, до чего не допишешься в
этой вторичной литературе: автор даёт критический разбор
собственного критика), например статья об "Иване
Денисовиче". Перелагая и толкуя повесть, критик и сам
старается выдержать соответствующий ей лексический фон -
"ведаться с бедами", "стыден был", "со свежа", - приём
художника, а не критика. И другой приём художника: Лакшин
вводит в статью самого себя - то для характеристики своего
поколения ("едут мимо жизни, семафоры зелёные"), то даже для
прямого политического обвинения, но выраженного
художнически-мягко, очень тонко: в дни когда Иван Денисович
ходил на зимний развод, юный Лакшин "любил смотреть на
красивые, недоступные, чуть подбелённые изморозью стены
Кремля" и "зубрил курс сталинского учения о языке". Такое -
по расчёту не получится, оно рождено искренним движением в
те немногие месяцы перемежной хрущёвской оттепели, когда
можно было увлечься и вправду поверить, что "это не
повторится".
Если оценить ещё и трудолюбие критика, читающего свой
материал явно не по разу, то вдоль, то поперёк. Если
добавить его великолепную приноровленность к подцензурному
многозначительному писанию, к полемике и иронии, когда
цензура на стороне противника, а у тебя скованы руки, зубы и
губы, - надо признать: этому критику дано от природы многое.
К тому ж, его способности были счастливо углублены долгими
болезнями в юности и, значит, обильным чтением и
размышлением.
Но и печать государственной обстановки, те "семафоры
зелёные" и "недоступные зубцы Кремля", тоже все вошли в
личность, талант и судьбу критика. Университет принёс ему не
только систематический курс русского языка и литературы, но
и обширный курс марксизма-ленинизма, и для успешности
диплома требовалось потеснить любимых критиков XIX века в
пользу классиков изма-изма. (Впрочем, это потеснение не
такое мучительное: те и другие во многом не противоречат
друг другу, а в утилитарности, общественной страстности,
особенно же в настойчивом атеизме - очень сходны. Где ж они
рознят - гибкий ум может усмотреть переходную формулу.

Страницы: (394) :  <<  ... 158159160161162163164165166167168169170171172173 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Нехлеба от всего этого приходил в отчаянье, но особенно его угнетало то, что весь его род такой невезучий. Однажды дедушка его отправился бродить по свету...
     -- Оставьте меня в покое, Швейк, с вашими россказнями!
     -- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, все, что я сейчас говорю,-- сущая правда. Отправился, значит, его дед бродить по белу свету...
     -- Швейк,-- разозлился поручик,-- еще раз приказываю вам прекратить болтовню. Я ничего не хочу от вас слышать. Как только приедем в Будейовицы, я найду на вас управу. Посажу под арест. Вы знаете это?
     -- Никак нет, господин поручик, не знаю,-- мягко ответствовал Швейк.-- Вы об этом даже не заикались.
     Поручик невольно заскрежетал зубами, вздохнул, вынул из кармана шинели "Богемию" и принялся читать сообщения о колоссальных победах германской подводной лодки "Е" и ее действиях на Средиземном море. Когда он дошел до сообщения о новом германском изобретении -- разрушении городов при помощи специальных бомб, которые сбрасываются с аэропланов и взрываются три раза подряд, его чтение прервал Швейк, заговоривший с лысым господином:
     -- Простите, сударь, не изволите ли вы быть господином Пуркрабеком, агентом из банка "Славия"?
     Не получив ответа, Швейк обратился к поручику:
     -- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я однажды читал в газетах, что у нормального человека должно быть в среднем от шестидесяти до семидесяти тысяч волос и что у брюнетов обыкновенно волосы бывают более редкими, есть много тому примеров... А один фельдшер,-- продолжал он неумолимо,-- говорил в кафе "Шпирков", что волосы выпадают из-за сильного душевного потрясения в первые шесть недель после рождения...

Ярослав Гашек (Jaroslav Hasek)   
«Похождения бравого солдата Швейка. Часть 2»