Размышления над Февральской революцией

В истории Февральской революции редко кем оспаривается полная
неожиданность её для всех: и для властей, и для разжигавших её думских и
земгоровских кругов, и для всех революционных партий - эсеров, меньшевиков и
большевиков, и для западных дипломатов в Петрограде, и уж тем более для
остальной России - для Действующей Армии, для провинции, для крестьянства.
Отсутствие партийных усилий, неподготовленность партийными заданиями
(агитация партий лишь потом нагоняла события), особенно поражает умы,
привыкшие к революционному объяснению. В таких случаях всегда выдвигается
слово "стихийный". Но по неучастию всей России мы ясно видим, что стихии
не было.
Одни преимущественно объясняют хлебными перебоями в Петрограде - даже не
перебоями, а только СЛУХОМ, что хлеб скоро ограничат. Мы уже разобрали, что
это - не объяснение.
Другие указывают неоспоримо на многолюдность, уродливость и
бездеятельную развращённость петроградского гарнизона. Реально в дни Февраля
он был главной действующей силой. И всё же городской гарнизон - не
поднимается до уровня исторической причины, хотя бы как частное проявление
более обширной причины - войны.
При явности неучастия всех партий Георгий Катков настойчиво
разрабатывает мысль, что главной движущей силой петроградских волнений были
немецкие агенты и немецкие деньги: хотя притекания последних нельзя доказать
документально, но есть признаки. Несомненно, зная приёмы германской
дипломатии и тотальной войны, текущего разложения противника, можно не
сомневаться, что германские усилия и деньги настойчиво прилагались к
общественному взрыву в воюющей России, кому-то же они платили, не без
влияния они остались и на огромный размах забастовочного движения в
Петрограде, конечно они поддували и хлебные слухи (хотя лозунг "долой войну"
не только немецкого происхождения, он вполне внушался и обрыдлостью войны).
Несомненна немецкая заинтересованность и немецкая подталкивающая рука - но
ведь почти только в одном Петрограде (из провинции - разве что в Николаеве)
и не в масштабах столь удавшегося всероссийского взрыва, превзошедшего все
немецкие расчёты. Позже, с весны, немцы перенесут свою поддержку на
единственную пораженческую партию большевиков и с этого времени
действительно станут постоянной силой хода нашей революции. Но в Феврале
хоть и могли быть немецкие дрожжи - однако российская опара взялась! - и это
заставляет нас искать российские причины внутренние. "Немецкую" причину
полезнее недооценить, чем переоценить.
Говоря о причинах, мы, очевидно, должны иметь в виду залегающие
обстоятельства - глубокие по природе, длительные во времени, которые сделали
переворот принципиально осуществимым, а не толчки, непосредственно поведшие
к перевороту.

Страницы: (31) :  <<  ... 1819202122232425262728293031

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... -- Ведь
задача проста, как дважды два -- четыре. Компас указывает направление,
расстояние и скорость также известны. Остается простой арифметический
подсчет.
-- Особые трудности! -- фыркнул собеседник. -- Просто, как дважды два
-- четыре! Арифметический подсчет.
Слегка откинувшись назад, он смерил меня взглядом.
-- А что вы скажете об отливе, который рвется в Золотые Ворота? --
спросил или, вернее, пролаял он. -- Какова скорость течения? А как относит?
А это что -- прислушайтесь-ка! Колокол? Мы лезем прямо на буй с колоколом!
Видите -- меняем курс.
Из тумана доносился заунывный звон, и я увидел, как рулевой быстро
завертел штурвал. Колокол звучал теперь не впереди, а сбоку. Слышен был
хриплый гудок нашего парохода, и время от времени на него откликались другие
гудки.
-- Какой-то еще пароходишко! -- заметил краснолицый, кивая вправо,
откуда доносились гудки. -- А это! Слышите? Просто гудят в рожок. Верно,
какая-нибудь шаланда. Эй, вы, там, на шаланде, не зевайте! Ну, я так и знал.
Сейчас кто-то хлебнет лиха!
Невидимый пароход давал гудок за гудком, и рожок вторил ему, казалось,
в страшном смятении.
-- Вот теперь они обменялись любезностями и стараются разойтись, --
продолжал краснолицый, когда тревожные гудки стихли.
Он разъяснял мне, о чем кричат друг другу сирены и рожки, а щеки у него
горели и глаза сверкали.
-- Слева пароходная сирена, а вон там, слышите, какой хрипун, -- это,
должно быть, паровая шхуна; она ползет от входа в бухту навстречу отливу.
Пронзительный свисток неистовствовал как одержимый где-то совсем близко
впереди. На "Мартинесе" ему ответили ударами гонга. Колеса нашего парохода
остановились, их пульсирующие удары по воде замерли, а затем возобновились.
Пронзительный свисток, напоминавший стрекотание сверчка среди рева диких
зверей, долетал теперь из тумана, откуда-то сбоку, и звучал все слабее и
слабее. Я вопросительно посмотрел на своего спутника.
-- Какой-то отчаянный катерок, -- пояснил он...

Джек Лондон (Jack London)   
«Морской Волк»