Размышления над Февральской революцией

Советское отступление 1941-42 года было тридцатикратным, утеряна
была не Польша, но вся Белоруссия, Украина и Россия до Москвы и Волги, и
потери убитыми и пленными - двадцатикратны, и несравнен голод повсюду и
вместе с тем заводское и сельское напряжение, народная усталость, и ещё
более ничтожны министры, и уж конечно несравненно подавление свобод, - но
ИМЕННО ПОТОМУ, что власть не продрогла в безжалостности, что и в голову
никому бы не пришло заикнуться о недоверии к правительству, - это
катастрофическое отступление и вымирание не привело ни к какой революции. (И
ещё одна частная параллель: в обе войны мы были материально зависимы от
западных союзников. Но от этого царское правительство и затем временное
заискивали перед союзниками, а Сталин при этом же - диктовал им условия
сам.)
Теперь-то мы знаем истинные выносимые масштабы и лишений, и насилий. Да
самые-то позорные наши отступленья-бегства были совершены уже не
императорскими войсками, а революционными - летом 1917.
И всё же не сама по себе война определила революцию. Её определял
издавний страстный конфликт общества и власти, на который война наложилась.
Всё назревание революции было не в военных, не в экономических затруднениях
как таковых, но - в интеллигентском ожесточении многих десятилетий, никогда
не пересиленном властью.
Очевидно, у власти было два пути, совершенно исключавших революцию. Или
- подавление, сколько-нибудь последовательное и жестокое (как мы его теперь
узнали), - на это царская власть была не способна прежде всего морально, она
не могла поставить себе такой задачи. Или - деятельное, неутомимое
реформирование всего устаревшего и не соответственного. На это власть тоже
была не способна - по дремоте, по неосознанию, по боязни. И она потекла
средним, самым губительным путём: при крайнем ненавистном ожесточении
общества - и не давить, и не разрешать, но лежать поперёк косным
препятствием.
Монархия - как бы заснула. После Столыпина она не имела ясной активной
программы действий, закисала в сомнениях. Слабость строя подходила к опасной
черте. Нужны были энергичные реформы, продолжающие Столыпина, - их не
предприняли. Власть продремала и перестаревшие сословные пережитки, и
безмерно затянувшееся неравноправие крестьянства, и затянувшуюся
неразрешённость рабочего положения. Даже только эти явления имея в виду,
невозможно было ответственно вступать ни в японскую войну, ни в Мировую. А
затем власть продремала и объём потерь и народную усталость от затянувшейся
этой войны.
Накал ненависти между образованным классом и властью делал невозможным
никакие конструктивные совместные меры, компромиссы, государственные выходы,
а создавал лишь истребительный потенциал уничтожения.
Образованное общество в свою очередь играло крестьянством как картой, то
раззаряло его на несуществующие земли, то препятствовало его равноправию и
волостному земскому самоуправлению.

Страницы: (31) :  <<  ... 202122232425262728293031

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
- Простите, господа, - сказал он, - хозяева не имеют отношения к
приему, который оказывает вам этот пес; в этом доме жил маркиз де Мирабо, и
перед ним часто останавливаются гуляющие, а бедняга Картуш не может
уразуметь, что людей привлекает к дому его смиренных хозяев исторический
интерес, вот он и рычит без конца. Картуш, в будку!
Молодой человек сурово погрозил псу, и тот с рычанием ушел к себе в
конуру, просунул в отверстие две передние лапы и положил на них морду с
острыми клыками, кроваво-красным языком и горящими глазами.
Мирабо и Жильбер тем временем переглянулись.
- Господа, - продолжал молодой человек, - за этой решеткой сейчас
находится один из обитателей дома, который готов отворить его и принять вас,
коль скоро вам любопытно не только осмотреть его снаружи.
Жильбер толкнул Мирабо локтем, давая знать, что он охотно осмотрел бы
дом изнутри.
Мирабо понял; впрочем, ему и самому хотелось того же, что Жильберу.
- Сударь, - сказал он, - вы читаете у нас в мыслях. Мы знаем, что в
этом доме жил Друг людей, и нам было бы очень любопытно попасть внутрь.
- И ваше любопытство возрастет, господа, - подхватил молодой человек, -
когда вы узнаете, что за то время, когда здесь жил Мирабо-отец, этот дом
дважды или трижды почтил посещением его прославленный сын, не всегда, если
верить преданию, находивший тот прием, которого был достоин и который мы бы
ему оказали, если бы у него появилось желание, подобное вашему, господа,
коему я охотно иду навстречу.
И молодой человек с поклоном отворил ворота посетителям, потом вновь
захлопнул их и пошел вперед.
Но Картуш не мог потерпеть подобного гостеприимства; с ужасающим лаем
он вновь выскочил из конуры.
Молодой человек бросился между псом и тем из гостей, на которого пес,
казалось, лаял с особой яростью.
Но Мирабо отстранил молодого человека.
- Сударь, - сказал он, - и собаки, и люди лаяли на меня достаточно
часто; люди подчас кусали, собаки никогда...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Графиня де Шарни (часть 2)»