Раковый корпус

Вы просто золотце, что дали. Но...-- он
смотрел на еЈ шею,--...верхнюю пуговичку халата -- расстегните пожалуйста.
-- За-чем?? -- сильно удивилась Зоя (это у неЈ тоже очень хорошо
получалось).-- Мне не жарко!
-- Наоборот, вы -- вся красная.
-- Да, в самом деле,-- рассмеялась она добродушно, ей и действительно
хотелось отложить халат, она ещЈ не отпыхалась от бега и возни с Тургуном. И
она отложила.
Засветились золотинки в сером.
Костоглотов посмотрел увеличенными глазами и сказал почти без голоса:
-- Вот хорошо. Спасибо. Потом покажете больше?
-- Смотря что вы загадали.
-- Я скажу, только позже, ладно? Мы же сегодня побудем вместе?
Зоя обвела глазами кругообразно, как кукла.
-- Только если вы придЈте мне помогать. Я потому и запарилась, что у
меня сегодня много работы.
-- Если колоть живых людей иглами -- я не помощник.
-- А если заниматься медстатистикой? Наводить тень на плетень?
-- Статистику я уважаю. Когда она не засекречена. {113}
-- Так приходите после завтрака,-- улыбнулась ему Зоя авансом за
помощь.
Уже разносили по палатам завтрак.
ЕщЈ в пятницу утром, сменяясь с дежурства, заинтересованная ночным
разговором, Зоя пошла и посмотрела карточку Костоглотова в регистратуре.
Оказалось, что звали его Олег Филимонович (тяжеловесное отчество было
под стать неприятной фамилии, а имя смягчало). Он был рождения 1920 года и
при своих полных тридцати четырЈх годах действительно не женат, что
довольно-таки невероятно, и действительно жил в каком-то Уш-Тереке.
Родственников у него не было никаких (в онкодиспансере обязательно
записывали адреса родственников). По специальности он был топограф, а
работал землеустроителем.
От всего этого не яснее стало, а только темней.
Сегодня же в тетради назначений она прочла, что с пятницы ему стали
делать ежедневно инъекции синэстрола по два кубика внутримышечно.
Это должен был делать вечерний дежурный, значит сегодня -- не она. Но
Зоя покрутила вытянутыми круглыми губами, как рыльцем.
После завтрака Костоглотов принЈс учебник патанатомии и пришЈл
помогать, но теперь Зоя бегала по палатам и разносила лекарства, которые
надо было пить и глотать три и четыре раза в день.
Наконец, они сели за еЈ столик. Зоя достала большой лист для черновой
разграфки, куда надо было палочками переносить все сведения, стала объяснять
(она и сама уже подзабыла, как тут надо) и графить, прикладывая большую
тяжеловатую линейку.
Вообще-то Зоя знала цену таким "помощникам" -- молодым людям и холостым
мужчинам (да и женатым тоже): всякая такая помощь превращалась в
зубоскальство, шуточки, ухаживание и ошибки в ведомости. Но Зоя шла на эти
ошибки, потому что самое неизобретательное ухаживание всЈ-таки интереснее
самой глубокомысленной ведомости.

Страницы: (335) :  <<  ... 949596979899100101102103104105106107108109 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

..... Смело скажу, что статуи
в тот первый день музейного бытия казались живее людей, не только казались,
но -- были, ибо каждую из них, с живой заботой отлитую мастером, со всей
заботой живой любви собственноручно вынимал из стружек мой отец, каждую, с
помощью таких же любящих, приученных к любви простых рук, устанавливал на
уготованном ей месте, на каждую, отступив: "Хороша!" Этих же сановников и
дам, казалось, никто уже, а может быть, и никто никогда не любил, как и они
-- никого и ничего... Настоящий музей, во всем холоде этого слова, был не
вокруг, а в них, был -- они, были -- они. Но стой: что-то живое! Среди
общего белого дамского облака совершенно неожиданно и даже невероятно --
совершенно отдельная, самостоятельная рябая юбка! Именно юбка, над которой
блузка "с напуском". Закоренелая "шестидесятница"? Обедневшая знатная? Нет,
богатейшая и консервативнейшая жена консервативнейшего из историков,
консерватизм свой распространившая и на сундуки, то есть решившая, вопреки
предписанию ("дамы в белых городских закрытых"), лишние пять аршин белого
фая -- сохранить. И в удовлетворении выполненного долга, в зачарованном
кругу одиночества своей рябой юбки, еще выше возносит свою тщательно
прибранную, надменную, молодую еще головку маркизы с двумя природными
accroche-coeur`ami [2]. И так сильно во мне тяготение ко всякому одинокому
мужеству, что, отлично зная мутные источники этого, не могу -- любуюсь! Но
церемониймейстер не любуется. Кидая быстрые и частые взгляды на оскорбляющий
его предмет и явно озабоченный, куда бы его и как бы его подальше убрать, он
забывает о нем только под наплывом другой заботы: никто не становится в ряд,
кроме купеческих старшин с бородами и с медалями, как вошедших -- так
выстроившихся. "Господа, Mesdames... Их величества сейчас будут... Прошу...
Прошу... Дамы -- направо, господа -- налево..." Но никто его не слушает.
Слушают грузного, массивного, с умным лицом, сановника, который с плавными и
вескими жестами что-то говорит--одному--для всех (Витте)...

Цветаева Марина Ивановна   
«Открытие музея»