Раковый корпус

Настояли проверить -- принесла справку. А по закону
беременную выселять нельзя. И только к следующей зиме еЈ выселили, а длинные
месяцы пришлось терпеть, и жить с ней обок -- пока она носила, пока родила и
ещЈ до конца декретного. Ну, правда, теперь ей Капа пикнуть не давала на
кухне, и Аве уже шЈл пятый год, она очень смешно еЈ дразнила.
Сейчас, лЈжа на спине, в темноте посапывающей и похрапывающей палаты
(лишь лЈгкий отсвет настольной лампы сестры из вестибюля достигал сюда через
стеклянную матовую дверь) Русанов бессонным ясным умом пытался разобраться,
почему его так взбалмошили тени Родичева и Гузуна и испугался ли бы он, если
б вернулся кто-то из других, чью виновность он тоже мог установить: тот же
Эдуард Христофорович, инженер буржуазного воспитания, назвавший Павла при
рабочих дураком (а сам потом признался, что мечтал реставрировать
капитализм); та стенографистка, которая оказалась виновна в искажении речи
важного начальника, покровителя Павла Николаевича, а начальник в речи эти
слова совсем не так говорил; тот неподатливый бухгалтер (ещЈ к тому ж
оказался и сыном священника, и скрутили его в одну минуту); жена и муж
Ельчанские; да мало ли..?
Ведь никого ж из них Павел Николаевич не боялся, он всЈ смелее и
открытое помогал устанавливать вину, даже два раза ходил на очные ставки,
там повышал голос и изобличал. Да тогда и не считалось вовсе, что идейной
непримиримости надо стыдиться! В то прекрасное честное время, в тридцать
седьмом-тридать восьмом году, заметно очищалась общественная атмосфера, так
легко стало дышаться! Все лгуны, клеветники, слишком смелые любители
самокритики или слишком заумные интеллигентики -- исчезли, заткнулись,
притаились, а люди принципиальные, устойчивые, преданные, друзья Русанова и
сам он, ходили с достойно поднятой головой.
И вот теперь какое-то новое, мутное, нездоровое время, что этих прежних
своих лучших гражданских поступков надо стыдиться? Или даже за себя бояться?
Какая чушь. Да всю свою жизнь перебирая, Русанов не мог упрекнуть себя
в трусости. Ему не приходилось бояться! Может быть он не был какой-нибудь
особо-храбрый человек, но и случая такого не припоминалось, чтобы проявил
трусость. Нет оснований предполагать, что он испугался бы на фронте --
просто на фронт его не взяли как ценного, опытного работника. Нельзя
утверждать, что он растерялся бы под бомбЈжкой или в пожаре -- но из К* они
уехали до бомбЈжек, и в пожар он не попадал никогда. Так же никогда он не
боялся правосудия и закона, потому что закона он не нарушал, и правосудие
всегда защищало его и поддерживало. И не боялся он разоблачений
общественности -- потому что общественность тоже была всегда за него. И в
областной газете {134} не могла бы появиться неприличная заметка против
Русанова, потому что или Александр Михалыч или Нил Прокофьич всегда б еЈ
остановили.

Страницы: (335) :  <<  ... 113114115116117118119120121122123124125126127128 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... - Да с той
стороны. Вам здесь не место.
- А вам-то что? - ответил мальчик развязно. - Уж не вы ли оплатили мой
билет, мистер Мартин? У меня такое же право сидеть здесь, как у любого из
вас.
Он взял с доски несколько пешек и стал перебрасывать их с руки на
руку.
- Тоска здесь смертная. Послушайте, джентльмены, а не сыграть ли нам в
покер?
Все промолчали, а мальчик, небрежно попыхивая сигаретой, стал
барабанить по столу довольно грязными пальцами. Потом он вытащил пачку
долларов, будто намереваясь их пересчитать.
- Как ваша мама? - спросил кто-то. - Я что-то не видел ее за
завтраком.
- Наверно, у себя в каюте. На море ее всегда укачивает. Надо дать
стюардессе долларов пятнадцать, чтобы присмотрела за ней. Сам-то я стараюсь
как можно реже спускаться вниз. Не по себе становится, когда мимо буфета
прохожу. Знаете, я ведь первый раз в океане.
- Ну, ну, Гарви, не оправдывайтесь.
- Я и не оправдываюсь. Это, джентльмены, мое первое плавание по
океану, но меня ничуть не укачало, разве что в первый день. Вот так-то!
Он торжествующе стукнул кулаком по столу, послюнявил палец и принялся
пересчитывать деньги.
- Да, вы из особого теста слеплены, это сразу видно, - зевнул пассажир
из Филадельфии. - Глядишь, гордостью Америки станете.
- Еще бы! Я американец с головы до ног. Вот доберусь до Европы, я им
всем там покажу... Тьфу, сигарета погасла! Ну и дрянь продается на
пароходе! Нет ли у кого-нибудь настоящей турецкой сигареты?
В салон заглянул старший механик, раскрасневшийся, мокрый и
улыбающийся.
- Эй, парень, - крикнул Гарви бодрым голосом, - как наша посудина?
- Как ей положено, - ответил механик сдержанно. - Молодежь, как
всегда, вежлива со стариками, и старшие это ценят.
В углу кто-то хихикнул. Немец открыл портсигар и протянул Гарви тонкую
черную сигару.
- Это тот, што фам надо, мой молодой друг, - сказал он. - Попробуйте,
да? Будете ошень довольны...

Киплинг Редьярд (Kipling Rudyard)   
«Отважные мореплаватели»