Раковый корпус

Он тоже ведь готовился и обрЈк себя не
брать, а отдать -- но не по мелочам, не на каждом заплетающемся шагу, а
вспышкой подвига -- сразу всему народу и всему человечеству!
И он рад был, когда Поддуев выписался, а на его койку перелЈг
белобрысый Федерау из угла. Вот уж кто был тихий! -- уж тише его в палате не
было. Он мог за целый день слова не сказать -- лежал и смотрел грустно. Как
сосед, он был для Вадима идеален,-- но уже послезавтра, в пятницу, его
должны были взять на операцию.
Молчали-молчали, а сегодня всЈ-таки зашло что-то о болезнях, и Федерау
сказал, что он болел и чуть не умер от воспаления мозговой оболочки.
-- Ого! Ударились?
-- Нет, простудился. Перегрелся сильно, а повезли с завода на машине
домой, и продуло голову. Воспалилась мозговая оболочка, видеть перестал.
Он спокойно это рассказывал, даже с улыбкой, не подчЈркивая, что
трагедия была, ужас.
-- А отчего ж перегрев? -- Вадим спросил, однако сам уже косился в
книжку, время-то шло. Но разговор о болезни всегда найдЈт слушателей в
палате. От стенки к стенке Федерау увидел на себе взгляд Русанова, очень
сегодня размягчЈнный, и рассказывал уже отчасти и ему:
-- Случилась в котле авария, и надо было сложную пайку делать. Но если
спускать весь пар и котЈл охлаждать, а потом всЈ снова -- это сутки.
Директор ночью за мной машину прислал, говорит: "Федерау! Чтоб работы не
останавливать, надень защитный костюм, да лезь в пар, а?"-"Ну, я говорю,
если надо-давайте!" А время было предвоенное, график напряжЈнный -- надо
сделать. Полез и сделал. Часа за полтора... Да как отказать? Я на заводской
доске почЈта всегда был верхний.
Русанов слушал и смотрел с одобрением.
-- Поступок, которым может гордиться и член партии,-- похвалил он.
{179}
-- А я и... член партии,-- ещЈ скромней, ещЈ тише улыбнулся Федерау.
-- Были?-поправил Русанов. (Их похвали, они уже всерьЈз принимают.)
-- И есть,-- очень тихо выговорил Федерау.
Русанову было сегодня не до того, чтобы вдумываться в чужие
обстоятельства, спорить, ставить людей на место. Его собственные
обстоятельства были крайне трагичны. Но нельзя было не поправить совершенно
явную чушь. А геолог ушЈл в книги. Слабым голосом, с тихой отчЈтливостью
(зная, что напрягутся -- и услышат), Русанов сказал:
-- Так быть не может. Ведь вы -- немец?
-- Да,-- кивнул Федерау и, кажется, сокрушЈнно.
-- Ну? Когда вас в ссылку везли -- партбилеты должны были отобрать.
-- Не отобрали,-- качал головой Федерау. Русанов скривился, трудно ему
было говорить:
-- Ну так это просто упущение, спешили, торопились, запутались. Вы
должны сами теперь сдать.
-- Да нет же! -- на что был Федерау робкий, а упЈрся.-- Четырнадцатый
год я с билетом, какая ошибка! Нас и в райком собирали, нам разъясняли:
остаЈтесь членами партии, мы не смешиваем вас с общей массой.

Страницы: (335) :  <<  ... 155156157158159160161162163164165166167168169170 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Вода - стихия
ласки и влюбленности, глубина завлекающая, ее голос - влажный поцелуй.
Воздух - всеокружная колыбель-могила, саркофаг - альков, легчайшее дуновение
Вечности и незримая летопись, которая открыта для глаз души. Земля - черная
оправа ослепительного бриллианта, и Земля - небесный Изумруд, драгоценный
камень Жизни, весеннее Утро, нежный расцветный Сад.
Я люблю все Стихии равно, хоть по-разному. И знаю, что каждая стихия
бывает ласкающей, как колыбельная песня, и страшной, как шум приближающихся
вражеских дружин, как взрывы и раскаты дьявольского смеха.
Вода нежнее Огня, оттого что в ней женское начало, нежная влажная
всевоспринимаемость. Огонь не так нежен порой, но он сильнее, сложней и
страшнее, он сокровенней и проникновеннее. В Воздухе тонут взоры, и душа
уносится к Вечному, в белое царство бестелесности. Земля родней нам всех
других Стихий - высот и низин, - и к ней радостно прильнуть с дрожанием
счастья в груди и с глухим сдавленным рыданием.
Все Стихии люблю я, и ими живет мое творчество.
Оно началось, это длящееся, только еще обозначившееся творчество - с
печали, угнетенности и сумерек. Оно началось под северным небом, но, силою
внутренней неизбежности, через жажду безгранного, безбрежного, через долгие
скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к радостному
Свету, к Огню, к победительному Солнцу.
От книги к книге, явственно для каждого внимательного глаза, у меня
переброшено звено, и я знаю, что, пока я буду на Земле, я не устану ковать
все новые и новые звенья и что мост, который создает моя мечта, уходит в
вольные манящие дали.
От бесцветных сумерек к красочному Маю, от робкой угнетенности к
Царице-Смелости с блестящими зрачками, от скудости к роскоши, от стен и
запретов к Цветам и Любви, от незнания к счастью вечного познанья, от гнета
к глубокому вздоху освобожденья, к этой радости видеть и ласкать своим
взором еще новое, вот еще и еще, без конца.
И если воистину я люблю все Стихии в разное время равно, мне все же
хочется сказать сейчас, что любимая моя стихия - Огонь...

Бальмонт Константин Дмитриевич   
«Проза. Из записной книжки»