Раковый корпус

Так кончилась сессия, от которой Русанов ожидал одного бюджета!..
Он вконец ослабел, и руки его уронили газету. Он дальше не мог читать.
К чему это -- он не понимал. Он перестал понимать инструкцию,
общедоступно распространяемую. Но он понимал, что -- круто, слишком круто!
Как будто где-то в большой-большой глубине заурчали геологические
пласты и чуть-чуть шевельнулись в своЈм ложе -- и от этого тряхнуло весь
город, больницу и койку Павла Николаевича.
Но не замечая, как колебнулась комната и пол, от двери к нему шла
ровно, мягко, в свежевыглаженном халате доктор Гангарт с ободряющей улыбкой,
держа шприц.
-- Ну, будем колоться! -- приветливо пригласила она. А Костоглотов
стянул с ног Русанова газету -- и тоже сразу увидел и прочЈл.
ПрочЈл и поднялся. Усидеть он не мог.
Он тоже не понимал точно полного значения известия.
Но если позавчера сменили весь Верховный Суд, а сегодня --
премьер-министра, то это были шаги Истории! {183}
Шаги истории, и не моглось думать и верить, что они могут быть к
худшему.
ЕщЈ позавчера он держал выскакивающее сердце руками и запрещал себе
верить, запрещал надеяться!
Но прошло два дня -- и всЈ те же четыре бетховенских удара напоминающе
громнули в небо как в мембрану.
А больные спокойно лежали в постелях -- и не слышали!
И Вера Гангарт спокойно вводила в вену эмбихин.
Олег выметнулся, выбежал -- гулять!
На простор!

--------
20

Нет, он давно запретил себе верить! Он не смел разрешить себе
обрадоваться!
Это в первые годы срока верит новичок каждому вызову из камеры с вещами
-- как вызову на свободу, каждому шЈпоту об амнистии -- как архангельским
трубам. Но его вызывают из камеры, прочитывают какую-нибудь гадкую бумажку .
и заталкивают в другую камеру, этажом ниже, ещЈ темней, в такой же
передышанный воздух. Но амнистия перекладывается -- от годовщины Победы до
годовщины Революции, от годовщины Революции до сессии Верховного Совета,
амнистия лопается пузырЈм или объявляется ворам, жуликам, дезертирам --
вместо тех, кто воевал и страдал.
И те клеточки сердца, которые созданы в нас природой для радости, став
ненужными,-- отмирают. И те кубики груди, в которых ютится вера, годами
пустеют -- и иссыхают.
Вдосыть уже было поверено, вдоволь пождали освобождения, вещички
складывали -- наконец хотел он только в свою Прекрасную Ссылку, в свой милый
Уш-Терек! Да, милый! -- удивительно, но именно таким представлялся его
ссыльный угол отсюда, из больницы, из крупного города, из этого сложно
заведенного мира, к которому Олег не ощущал умения пристроиться, да пожалуй
и желания тоже.
Уш-Терек значит "Три тополя". Он назван так по трЈм старинным тополям,
видным по степи за десять километров и дальше.

Страницы: (335) :  <<  ... 159160161162163164165166167168169170171172173174 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Выразим нашу мысль точнее и скажем, что третий, казалось, даже и
не слушал: все внимание его было поглощено другим - он, не отрываясь,
смотрел в сторону Венсена.
Займемся же в первую очередь им.
Стоя, он, вероятно, казался бы человеком высокого роста. Но в данный
момент его длинные ноги, с которыми он, по-видимому, не знал что делать,
когда они не проявляли положенной им активности, были подогнуты, а руки,
тоже соответствующей длины, скрещены на груди. Прислонившись к изгороди,
где гибкие ветви кустарника служили ему хорошей опорой, он тщательно
закрывал широкой ладонью свое лицо, стараясь, видимо, быть сугубо
осторожным, как человек, не желающий, чтобы его узнали. Открытым оставался
лишь один глаз между средним и указательным пальцами: из узкой щели между
ними вырывалась острая стрела его взгляда.
Рядом с этой странной личностью находился какой-то маленький человечек,
который, вскарабкавшись на пригорок, разговаривал с неким толстяком, еле
сохранявшим равновесие на склоне того же пригорка; чтобы не упасть,
толстяк то и дело хватался за пуговицу на куртке своего собеседника.
Это были два горожанина, которые вместе с сидящим на корточках
человеком составляли кабалистическую троицу, упомянутую нами в одном из
предыдущих абзацев.
- Да, мэтр Митон, - говорил низенький толстому, - говорю вам и
повторяю, что сегодня у эшафота Сальседа будет - самое меньшее - сто тысяч
человек народу. Смотрите: не считая тех, кто уже находится на Гревской
площади или кто направляется туда из различных кварталов Парижа, смотрите,
сколько народу собралось здесь, а ведь это всего лишь одни из ворот!
Судите сами: всех-то ворот, если их хорошо сосчитать, - шестнадцать.
- Сто тысяч - эка загнули, кум Фриар, - ответил толстяк. - Ведь многие,
поверьте, сделают, как я, и, опасаясь давки, не пойдут смотреть на
четвертование этого несчастного Сальседа; и они будут нравы.
- Мэтр Митон, мэтр Митон, поберегитесь! - ответил низенький...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Сорок пять»