Раковый корпус

Тополя стоят смежно. Они не
стройны по-тополиному, а кривоваты даже. Им, может быть, уж лет и по
четыреста. Достигнув высоты, они не погнали дальше, а раздались по сторонам
и сплели мощную тень над главным арыком. Говорят, и ещЈ были старые деревья
в ауле, но в 31-м году, когда БудЈнный давил казахов, их вырубили. А больше
такие не принимаются. Сколько сажали пионеры -- обгладывают их козы на
первом взроете. Лишь американские клЈны взялись на главной улице перед
райкомом.
То ли место любить на земле, где ты выполз кричащим младенцем, ничего
ещЈ не осмысливая, даже показаний своих глаз и {184} ушей? Или то, где
первый раз тебе сказали: ничего, идите без конвоя! сами идите!
Своими ногами! "Возьми постель твою и ходи!"
Первая ночь на полусвободе! Пока ещЈ присматривалась к ним комендатура,
в посЈлок не выпустили, а разрешили вольно спать под сенным навесом во дворе
МВД. Под навесом неподвижные лошади всю ночь тихо хрупали сено -- и нельзя
было выдумать звука слаще!
Но Олег полночи заснуть не мог. ТвЈрдая земля двора была вся белая от
луны -- и он пошЈл ходить, как шальной, наискось по двору. Никаких вышек не
было, никто на него не смотрел -- и, счастливо спотыкаясь на неровностях
двора, он ходил, запрокинув голову, лицом в белое небо -- и куда-то всЈ шЈл,
как будто боясь не успеть -- как будто не в скудный глухой аул должен был
выйти завтра, а в просторный триумфальный мир. В тЈплом воздухе ранней южной
весны было совсем не тихо: как над большой разбросанной станцией всю ночь
перекликаются паровозы, так со всех концов посЈлка всю ночь до утра из своих
загонов и дворов трубно, жадно и торжествующе ревели ишаки и верблюды -- о
своей брачной страсти, об уверенности в продолжении жизни. И этот брачный
рЈв сливался с тем, что ревело в груди у Олега самого.
Так разве есть место милей, чем где провЈл ты такую ночь?
И вот в ту ночь он опять надеялся и верил, хоть столько раз урекался.
После лагеря нельзя было назвать ссыльный мир жестоким, хотя и здесь на
поливе дрались кетменями за воду и рубали по ногам. Ссыльный мир был намного
просторней, легче, разнообразней. Но жестковатость была и в нЈм, и не так-то
легко пробивался корешок в землю, и не так-то легко было напитать стебель.
ЕщЈ надо было извернуться, чтоб комендант не заслал в пустыню глубже
километров на полтораста. ЕщЈ надо было найти глино-соломенную крышу над
головой и что-то платить хозяйке, а платить не из чего. Надо было покупать
ежедневный хлеб и что-то же в столовой. Надо было работу найти, а,
намахавшись киркою за семь лет, не хотелось всЈ-таки брать кетмень и идти в
поливальщики. И хотя были в посЈлке вдовые женщины уже с мазанками, с
огородами и даже с коровами, вполне готовые взять в мужья одинокого
ссыльного -- продавать себя в мужья мнилось тоже рано: ведь жизнь как будто
не кончалась, а начиналась.

Страницы: (335) :  <<  ... 160161162163164165166167168169170171172173174175 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Национальное самолюбие
голландцев видело в нем современного Митридата, угрожающего их республике.
Народ питал к де Виттам двойную неприязнь. Вызывалась она, с одной
стороны, упорной борьбой этих представителей государственной власти с
устремлениями всей нации, с другой -- естественным разочарованием
побежденного народа, надеющегося, что другой вождь сможет спасти его от
разорения и позора.
Этим другим вождем, готовым появиться, чтобы дерзновенно начать борьбу
с Людовиком XIV, и был Вильгельм, принц Оранский, сын Вильгельма II, внук
(через Генриету Стюарт) Карла I -- короля английского, тот молчаливый юноша,
тень которого, как мы уже говорили, вырисовывалась за идеей штатгальтерства.
В 1672 году ему было 22 года. Его воспитателем был Ян де Витт, стремившийся
сделать из бывшего принца хорошего гражданина. Он-то и лишил его надежды на
получение власти своим эдиктом об упразднении штатгальтерства на вечные
времена. Но страх перед Людовиком XIV заставил голландцев отказаться от
политики великого пенсионария, отменить этот эдикт и восстановить
штатгальтерство для Вильгельма Оранского.
Великий пенсионарий преклонился перед волей сограждан; но Корнель де
Витт проявил больше упорства и, несмотря на угрозы смертью со стороны
оранжистских толп, осаждавших его дома в Дордрехте, отказался подписать
восстанавливавший штатгальтерство акт. Только мольбы и рыдания жены
заставили его, наконец, поставить свою подпись под этим актом, но к подписи
он прибавил две буквы: V.С. -- то есть vi coactus -- "вынужденный силой".
И только чудом он спасся в этот день от своих врагов.
Что касается Яна де Витта, то и он ничего не выиграл от того, что
быстрее и легче склонился перед волей сограждан. Спустя несколько дней после
этого события на него было произведено покушение, -- пронзенный несколькими
ударами кинжала, он все же не умер от ран.
Эго не удовлетворило оранжистов. Жизнь обоих братьев была постоянной
преградой их замыслам...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Черный Тюльпан»