Раковый корпус

На следствии
выясняли, не родственник ли им дезертир, и если б оказался родственник, это
сильно смягчило бы следствие: это было бы простым шкурничеством, вполне
понятным и даже извинимым. Но был дезертир им -- никто, прохожий, и получили
Кадмины по десятке не как пособники дезертира, но как враги отечества,
сознательно подрывающие мощь Красной армии. Кончилась война -- и тот
дезертир был отпущен по великой сталинской амнистии 1945 года (историки
будут голову ломать-не поймут, почему именно дезертиров простили прежде всех
-- и без ограничений). Он и забыл, что в каком-то доме ночевал, что кого-то
потянул за собой. А Кадминых та амнистия нисколько не коснулась: {189} ведь
они были не дезертиры, они были враги. Они и по десятке отбыли -- их не
отпустили домой: ведь они не в одиночку действовали, а группой, организацией
-- муж да жена! -- и полагалось им в вечную ссылку. Предвидя такой исход,
Кадмины заранее подали прошения, чтобы хоть в ссылку-то их послали в одно
место. И как будто никто прямо не возражал, и как будто просьба была
довольно законная -- а всЈ-таки мужа послали на юг Казахстана, а жену -- в
Красноярский край. Может, их хотели разлучить как членов одной
организации?.. Нет, это не в кару им сделали, не на зло, а просто в аппарате
министерства внутренних дел не было же такого человека, чья обязанность была
бы соединять мужей и жЈн -- вот и не соединили. Жена, под пятьдесят лет, но
с опухающими руками и ногами, попала в тайгу, где ничего не было кроме
лесоповала, уже так знакомого по лагерю. (Но и сейчас вспоминает енисейскую
тайгу -- какие пейзажи!) Год ещЈ писали они жалобы -- в Москву, в Москву, в
Москву -- и тогда только пришЈл спецконвой -- и повЈз Елену Александровну
сюда, в Уш-Терек.
И ещЈ бы было им теперь не радоваться жизни! не полюбить Уш-Терек! и
свою глинобитную хибарку! Какого ещЈ им было желать другого доброденствия?
Вечно -- так вечно, пусть будет так! За вечность можно вполне изучить
климат Уш-Терека! Николай Иванович вывешивает три термометра, ставит банку
для осадков, а за силой ветра заходит к Инне ШтрЈм -- десятикласснице,
ведущей государственный метеопункт. ЕщЈ что там будет на метеопункте, а уж у
Николая Иваныча заведен метеожурнал с завидной статистической строгостью.
ЕщЈ ребЈнком он воспринял от отца, инженера путей сообщения, жажду
постоянной деятельности и любовь к точности и порядку. Да уж педант ли был
Короленко, но и тот говорил (а Николай Иваныч цитирует), что "порядок в
делах соблюдает наш душевный покой". И ещЈ любимая поговорка доктора
Кадмина: "Вещи знают свои места". Вещи сами знают, а мы только не должны им
мешать.
Для зимних вечеров есть у Николая Ивановича любимое досужное занятие:
переплЈтное ремесло. Ему нравится претворять лохматые, разлезлые, гибнущие
книги в затянутый радостный вид.

Страницы: (335) :  <<  ... 165166167168169170171172173174175176177178179180 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Преобразования не всегда приносят свободу.

Ближе к середине книги, Феррарис переходит от мобильника к дискуссии на темы, которые особо занимали его в последние годы, среди них, полемика со своими учителями, - от Хайдеггера (Heidegger) до Гадамера (Gadamer) и Ваттимо (Vattimo), - по поводу постмодернизма в философии. Он не соглашается с тем, что существует лишь интерпретация фактов, а не сами факты, и яростно отстаивает познание 'adaequatio', то есть, как отражение природы. Бедный Рорти (Rorty)! Естественно, со множеством нюансов, но, к сожалению, я не в состоянии уследить за тем, как Феррарис выстраивает шаг за шагом особую концепцию реализма, которую он именует 'слабым текстуализмом'.

Как переходят от мобильника к вопросам об истине? Делая различие между предметами физическими (такими как стул или вершина Монблана), мысленными (например, теорема Пифагора) и социальными (Конституция или необходимость платить по счету в баре). Две первых разновидности предметов существуют также вне пределов нашего волеизъявления, в то время как третья начинает, скажем, 'действовать' только после того, как происходит определенная запись, регистрация.

И поскольку Феррарис пытается выстроить некую 'натуральную' форму этих социальных записей, мобильник предстает в качестве универсального инструмента любой записи.

Было бы интересно поспорить со многими утверждениями этой книги. Например, с теми страницами, которые посвящены различиям между записью (а таковой является любая выписка из банка, любой закон, любой сбор сведений личного характера) и коммуникацией.

Идеи Феррариса по поводу записей крайне интересны, а вот его мысли по поводу коммуникации всегда отличались несколько общим характером (словно он купил их в 'Икее', если использовать против него сравнение из написанных им же самим когда-то памфлетов). Но отведенное этой колонкой пространство не позволяет мне пускаться в детальные философские размышления. Кто-то из читателей спросит себя, а стоило ли размышлять о мобильном телефоне, чтобы в итоге прийти к выводам, которые можно было сделать точно также исходя из концепций письма или 'подписи'.

Философ, раз..

Эко, Умберто (Eco, Umberto)   
«От мобильника к истине (La Nacion, Чили)»