Раковый корпус

Тот малыш,
которому Лев Леонидович подавал руку, был инкурабельный, с
генерализированным процессом, и лишь из-за настояния родителей следовало ещЈ
несколько подержать его в больнице и дать ему псевдо-рентгеновские сеансы
без тока в трубке. О той старухе, которая настояла выстукать еЈ. Лев
Леонидович сказал:
-- Ей шестьдесят восемь. Если будем лечить рентгеном -- может, дотянем
до семидесяти. А соперируем -- она года не проживет. А, Евгения Устиновна?
Уж если отказывался от ножа такой его поклонник, как Лев Леонидович,
Евгения Устиновна согласна была тем более.
А он вовсе не был поклонник ножа. Но он был скептик. Он знал, что
никакими приборами так хорошо не посмотришь, как простым глазом. И ничем так
решительно не уберЈшь, как ножом.
О том больном, который не хотел сам решать операцию, а просил, чтоб
советовались с родственниками, Лев Леонидович теперь сказал:
-- Родственники у него в глубинке. Пока свяжемся, да пока приедут, да
ещЈ что скажут -- он умрЈт. Надо его уговорить и взять на стол, не завтра,
но следующий раз. С большим риском, конечно. Сделаем ревизию, может --
зашьЈм.
-- А если на столе умрЈт? -- важно спросил Халмухамедов, так важно,
будто он-то и рисковал.
Лев Леонидович пошевелил длинными сросшимися бровями сложной формы.
-- То ещЈ "если", а без нас наверняка.-- Подумал.-- У нас пока отличная
смертность, мы можем и рисковать. Всякий раз он спрашивал:
-- У кого другое мнение?
Но мнение ему было важно одной Евгении Устиновны. А при {249} разнице
опыта, возраста и подхода оно у них почти всегда сходилось, доказывая, что
разумным людям легче всего друг друга понимать.
-- Вот этой желтоволосой,-- спросил Лев Леонидович,-- неужели ничем уже
не поможем, Евгения Устиновна? Обязательно удалять?
-- Ничем. Обязательно,-- пожала изгибистыми накрашенными губами Евгения
Устиновна.-- И ещЈ хорошую порцию рентгенотерапии потом.
-- Жалко! -- вдруг выдохнул Лев Леонидович и опустил голову со
сдвинутым к заду куполом, со смешной шапочкой. Как бы рассматривая ногти,
ведя большим -- очень большим -- пальцем вдоль четырЈх остальных, пробурчал:
-- У таких молодых отнимать -- рука сопротивляется. Ощущение, что действуешь
против природы.
ЕщЈ концом указательного обвЈл по контуру большого ногтя. ВсЈ равно
ничего не получалось. И поднял голову:
-- Да, товарищи! Вы поняли, в чЈм дело с Шулубиным?
-- Цэ-эр рэкти? -- сказала ПантЈхина.
-- Цэ-эр рэкти, да, но как это обнаружено? Вот цена всей нашей
онкопропаганде и нашим онкопунктам. Правильно как-то сказал Орещенков на
конференции: тот врач, который брезгует вставить палец больному в задний
проход -- вообще не врач! Как же у нас запущено всЈ! Шулубин таскался по
разным амбулаториям и жаловался на частые позывы, на кровь, потом на боли --
и у него все анализы брали, кроме самого простого -- пощупать пальцем! От
дизентерии лечили, от геморроя -- всЈ впустую.

Страницы: (335) :  <<  ... 221222223224225226227228229230231232233234235236 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... У сортировки, где громадный чистый ворох зерна все
растет и растет, Иван Михалыч непременно возьмет метло и так
ловко сметет два-три полуколосика, будто артист-парикмахер
причешет красивую голову. Но еще лучше, когда зерно захватят
мерой для ссыпки в мешки и в мере -- верх, так вот этот верх
зерна срезать лопатой в чистоту, ж-жик! и мерка с зерном стоит
раскрасавицей. От полыни, от пота людского и конского во рту
горько и даже солоно, ворота риги дышат этим на жаркое солнце.
Иван Михалыч выходит из ворот поглядеть на свет Божий, но и тут
нет ему покоя; сразу глазом схватил: Илья напустил вязанки и
повел омет влево.
-- Подай, подай вправо, -- кричит, -- не напущай!
И вот тут-то случилось: привязанный к столбу жеребенок, на
которого все время под жарким солнцем дышала потно-полынная
рига, одурелый поднялся на дыбы, обхватил шею Ивана Михалыча
передними ногами и при всем народе пожелал обойтись со
старостой, как с молодой кобылицей. От этого все и пошло.
Первый сигнал подал тот Нептун с трезубцем на вершине золотой
горы, Илюха: га-га-га! и грохнулся с вилами на солому;
поднялся, -- опять: га-га-га! и опять грохнулся. Те бабы, что
взбирались на омет с носилками, так и осели на месте, и что
они, барахтаясь в соломе, выкрикивали и причитывали: -- "ой,
бабочки, ой, милые!" -- было похоже скорее на рыдание, чем на
смех; на скирдах тоже враз полегли мужики и бабы; все, кто в
риге был, выбежали; один парень шесть баб повалил, лег на них
поперек мостом, сам гогочет, а все шесть визжат, как поросята,
в далекий слух; другой парень пустился за девкой по черному
пару, догнал, -- и там на горячей земле большой взвился над
ними столб пыли и закрыл их, как дым. И, кажется, даже само
горячее летнее солнце на синем небе запрыгало...

Пришвин Михаил Михайлович   
«Кощеева цепь»