Раковый корпус

И ещЈ раз. Выговорил медленно:
-- Направленные на взаимное высветление человеческих душ.
-- Так наука и высветляет,-- улыбнулся Вадим.
-- Не души!..-- покачал пальцем Шулубин.-- Если вы говорите
"интересно". Вам никогда не приходилось на пять минут зайти в колхозный
птичник?
-- Нет.
-- Вот представьте: длинный низкий сарай. ТЈмный, потому что окна --
как щели, и закрыты сетками, чтоб куры не вылетали. На одну птичницу -- две
тысячи пятьсот кур. Пол земляной, а куры всЈ время роются, и в воздухе пыль
такая, что противогаз надо бы надеть. ЕщЈ -- лежалую кильку она всЈ время
запаривает в открытом котле -- ну, и вонь. Подсменщицы нет. Рабочий день
летом -- с трЈх утра и до сумерок. В тридцать лет она выглядит на пятьдесят.
Как вы думаете, этой птичнице -- интересно?
Вадим удивился, повЈл бровями:
-- А почему я должен задаваться этим вопросом? Шулубин выставил против
Вадима палец:
-- Вот так же рассуждает и коммерсант.
-- Она страдает от недоразвития как раз науки,-- нашЈл сильный довод
Вадим.-- РазовьЈтся наука -- и все птичники будут хороши.
-- А пока не разовьЈтся -- три штуки на сковородочку вы по утрам
лупите, а? -- Шулубин закрыл один глаз, и тем неприятнее смотрел
оставшимся.-- Пока доразовьЈтся -- вы не хотели бы пойти поработать в
птичнике?
-- Им не интересно! -- из своего свешенного положения подал грубый
голос Костоглотов.
Такую самоуверенность в суждениях о сельском хозяйстве Русанов заметил
за Шулубиным ещЈ и раньше: Павел Николаевич разъяснял что-то о зерновых, а
Шулубин вмешался и поправил. Теперь Павел Николаевич и подколол Шулубина:
-- Да вы не Тимирязевскую ли академию кончили? Шулубин вздрогнул и
повернул голову к Русанову.
-- Да, Тимирязевскую,-- удивлЈнно подтвердил он. И вдруг -- напыжился,
надулся, ссутулился -- и теми же неловкими, взлетающими и подрезанными,
птичьими движениями, поковылял, поковылял к своей койке. {262}
-- Так почему ж тогда библиотекарем работаете? -- восторжествовал
вдогонку Русанов.
Но тот уж замолчал -- так замолчал. Как пень. Не уважал Павел
Николаевич таких людей, которые в жизни идут не вверх, а вниз.

--------
28

С первого же появления Льва Леонидовича в клинике определил
Костоглотов, что это -- деловой мужик. От нечего делать Олег присматривался
к нему во время обходов. Эта шапочка, всегда посаженная на голову, ясно, что
не перед зеркалом; эти слишком длинные руки, иногда кулаками всунутые в
передние карманы глухого халата; эта боковая пожимка губ как бы с желанием
посвистеть; эта при всей его силе и грозности шутливая манера разговаривать
с больными -- всЈ очень располагало к нему Костоглотова, и захотелось
потолковать с ним и вопросов несколько задать, на которые никто тут из
врачей-баб ответить не мог или не хотел.

Страницы: (335) :  <<  ... 233234235236237238239240241242243244245246247248 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Фирсов умылся в ручье и прополоскал рот, а потом пошел скорее дальше;
дом его отца уже был близко, и к вечеру можно успеть дойти до него.
Как только смерклось, Фирсов увидел свою родину в смутной, начавшейся
ночи. То было покатое, медленное нагорье, подымавшееся от берегов Потудани к
ржаным, возвышенным полям. На этом нагорье расположился небольшой город,
почти невидимый сейчас благодаря темноте. Ни одного огня не горело там.
Отец Никиты Фирсова спал сейчас: он лег, как только вернулся с работы,
когда еще солнце не зашло. Он жил в одиночестве, жена его давно умерла, два
сына исчезли на империалистической войне, а последний сын, Никита, был на
гражданской: он, может быть, еще вернется, думал про последнего сына отец,
гражданская война идет близко около домов и по дворам, и стрельбы там
меньше, чем на империалистической. Спал отец помногу -- с вечерней зари до
утренней, -- иначе, если не спать, он начинал думать разные мысли,
воображать забытое, и сердце его мучилось в тоске по утраченным сыновьям, в
печали по своей скучно прошедшей жизни. С утра он сразу уходил в мастерскую
крестьянской мебели, где он уже много лет работал столяром, -- и там, среди
работы, ему было более терпимо, он забывался. Но к вечеру ему делалось хуже
в душе, и, вернувшись на квартиру, в одну комнату, он поскорее, почти в
испуге, засыпал до завтрашнего утра; ему и керосин был не нужен. А на
рассвете мухи начинали кусать его в лысину, старик просыпался и долго,
помаленьку, бережно одевался, обувался, умывался, вздыхал, топтался, убирал
комнату, бормотал сам с собою, выходил наружу, смотрел там погоду и
возвращался -- лишь бы потратить ненужное время, что оставалось до начала
работы в мастерской крестьянской мебели.
В нынешнюю ночь отец Никиты Фирсова спал, как обычно, по необходимости
и от усталости. Сверчок, уже которое лето, жил себе в завалинке дома и
напевал оттуда в вечернее время -- не то это был тот же самый сверчок, что и
в позапрошлое лето, не то внук его. Никита подошел к завалинке и постучал в
окошко отца; сверчок умолк на время, словно он прислушивался, кто это пришел
-- незнакомый, поздний человек...

Андрей Платонов   
«Река Потудань»