Раковый корпус

Невыносимо представились Асе купальники всех мод -- с бретельками и без
бретелек, соединЈнные и из двух предметов, всех мод сегодняшних и всех
грядущих, купальники оранжевые и голубые, малиновые и цвета морской волны,
одноцветные и полосчатые, и с круговыми каЈмочками, неиспробованные, не
осмотренные перед зеркалом -- все, которые никогда не будут ею куплены и
никогда надеты! И именно эта сторона еЈ существования -- невозможность
когда-нибудь ещЈ появиться на пляже -- представилась ей сейчас самой
режущей, самой постыдной! Именно из-за этого теряло всякий смысл -- жить...
А ДЈмка с высоких подушек бормотал что-то неумелое, неуместное:
-- Знаешь, если тебя никто не возьмЈт... Ну, я понимаю, конечно, какой
я теперь... А то я на тебе всегда женюсь охотно, это ты знай...
-- Слушай, ДЈмка! -- укушенная новой мыслью, поднялась и развернулась к
нему Ася и смотрела открытыми глазами, без слез.-- А ведь слушай; ты --
последний! Ты -- последний, кто ещЈ может увидеть еЈ и поцеловать! Уже никто
никогда больше не поцелует! ДЈмка! Ну, хоть ты поцелуй! Хоть ты!
Она раздЈрнула халат, да он сам уже не держался, и, снова кажется плача
или стоня, оттянула свободный ворот сорочки -- и оттуда выдвинулась еЈ
обречЈнная правенькая.
Это заблистало как солнце, вступившее прямо сюда! Засияла, запылала вся
палата! А румянце соска -- крупней, чем ДЈмка держал в представлении! --
выплыло перед ним, и глаза не выдерживали этой розовости!
К его голове наклонила Ася совсем близко и держала так.
-- Целуй! Целуй! -- ждала, требовала она.
И вдыхая запазушное подаренное ему тепло, он стал тыкаться {272} как
поросЈнок, благодарно и восхищЈнно, поспешными губами, во всю эту
изгибистую, налитую над ним поверхность, хранящую свою постоянную форму,
плавней и красивей которой ни нарисовать, ни вылепить.
-- Ты -- будешь помнить?.. Ты будешь помнить, что она -- была? И --
какая была?..
Асины слезы падали ему на стриженую голову. Она не убирала, не
отводила, и он снова возвращался к румянцу и мягко делал губами так, как еЈ
будущий ребЈнок с этой грудью уже не сделает никогда. Никто не входил, и он
обцеловывал это нависшее над ним чудо.
Сегодня -- чудо, а завтра -- в корзину.

--------
29

Как только Юра вернулся из командировки, он приехал к отцу, часа на два
сразу. Перед тем по телефону заказал Павел Николаевич, чтоб Юра привЈз
тЈплые ботинки, пальто и шляпу: надоела мерзкая палата с дубинами на
кроватях, с дурацкими разговорами, да и вестибюль опротивел не меньше, и
хотя очень был Павел Николаевич слаб, его тянуло на свежий воздух.
Так и сделали. Опухоль легко обернулась шарфиком. На аллеях медгородка
никто не мог Русанова встретить, а если б и встретил, то в смешанной одежде
не признал, и Павел Николаевич гулял без стеснения.

Страницы: (335) :  <<  ... 242243244245246247248249250251252253254255256257 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Но пока я добежал до него по каким-то узким,
грязным и глухим переулкам, Давыдка уже вышел закрывать ставни на своем
убогом окошке, собрался тушить свет и запирать двери.
-- Но послушай, сказал я ему, чувствуя страх уже смертельный,-- если ты
запрешь и потушишь, что же мне тогда делать? Куда деваться? Ведь сюда зимой
даже пароходы не заходят !
Однако Давыдка только языком пощелкал и неумолимо, с тем спокойным
идиотизмом, на который способен лишь кавказец, помотал своей черной
стриженой башкой.
-- На молу гулять будешь,-- сказал он.-- Там всю ночь главный маяк
гореть будет...
И вот я на каком-то страшном обрыве, горбатом и скалистом, где можно
держаться, только прижавшись к необыкновенно высокой и круглой белой башне и
упершись ногами в скалы. Вверху, в дымном от дождя и медленно вращающемся
свете, с яростным визгом и криком кружатся и дерутся, как чайки, несметные
траурные пингвины...

Бунин Иван Алексеевич   
«Пингвины»