Раковый корпус

И он размышлял,
и пошЈл рассказал всЈ их судье, но сразу же и просил: не давать этому
законного хода, а просто внушить девушкам. Судья очень благодарил, что Юра
предпочЈл закрыто решать: огласка и его подрывала. Вызвали они вдвоЈм одну
девушку, потом другую и распекали часов по несколько. Призналась и та, и
другая. В общем рубликов на сто в месяц каждая выколачивала.
-- Надо было оформить, ах, надо было оформить! -так жалел Павел
Николаевич, как будто сам прошляпил. Хотя судью подводить не стоило, это
верно, тут Юра поступил тактично.-- По крайней мере компенсировать они
должны были всЈ!
Юра вовсе лениво к концу говорил. Он сам не мог понять смысла этого
события. Когда он пошЈл к судье и предложил не открывать дела, он знал и
чувствовал, что поступает великодушно, он перед собой гордился своим
решением. Он воображал ту радость, которая охватит каждую из девушек после
трудного признания, когда они будут ждать кары и вдруг прощены. И наперебой
с судьЈю он стыдил их, выговаривал им, какой это позор, какая низость, что
{276} они делали, и сам проникаясь своим строгим голосом, приводил им из
своей двадцатитрЈхлетней жизни примеры известных ему честных людей, которые
имеют все условия воровать, но не воруют. Юра хлестал девушек жестокими
словами, зная, как потом эти слова будут окрашены прощением. Но вот их
простили, девушки ушли -- однако во все последующие дни ничуть не сияли
навстречу Юре, не только не подошли поблагодарить его за благородный
поступок, но старались даже не замечать. Это поразило его, он не мог этого
уразуметь! Сказать, что они не понимали, какой участи избегли,-- так работая
при суде знали они всЈ хорошо. Он не выдержал, подошЈл к Нине, сам спросил,
рада ли она. И ответила ему Нина: "Чего ж радоваться? Работу надо менять. На
зарплату я не проживу". А Кате, которая собой была поприятнее, он предложил
ещЈ раз сходить в кино. Ответила Катя: "Нет, я по-честному гуляю, я так не
умею!"
Вот с этой загадкой он и вернулся из командировки да и сейчас думал над
ней. Неблагодарность девушек глубоко его задела. Он знал, что жизнь сложней,
чем понимает еЈ прямолинейный прямодушный отец,-- но вот она оказывалась и
ещЈ гораздо сложней. Что ж должен был Юра? -- не щадить их? Или ничего не
говорить, не замечать этих переклеенных марок? Но для чего тогда вся его
работа?
Отец не спрашивал больше -- и Юра охотно помалкивал.
Отец же по этой ещЈ одной историйке, пошедшей прахом из неумелых рук,
окончательно вывел, что если с детства нет в человеке хребта, то и не будет.
На родного сына сердиться трудно, а -- жаль его очень, досадно.
Кажется, они пересидели, Павел Николаевич в ногах стал зябнуть да и
очень уже тянуло лечь. Он дал себя поцеловать, отпустил Юру и пошЈл в
палату.

Страницы: (335) :  <<  ... 246247248249250251252253254255256257258259260261 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... A rough wooden bench had been placed against the trunk; and on this Montanelli sat down. Arthur was studying philosophy at the university; and, coming to a difficulty with a book, had applied to "the Padre" for an explanation of the point. Montanelli was a universal encyclopaedia to him, though he had never been a pupil of the seminary.
     "I had better go now," he said when the passage had been cleared up; "unless you want me for anything."
     "I don't want to work any more, but I should like you to stay a bit if you have time."
     "Oh, yes!" He leaned back against the tree-trunk and looked up through the dusky branches at the first faint stars glimmering in a quiet sky. The dreamy, mystical eyes, deep blue under black lashes, were an inheritance from his Cornish mother, and Montanelli turned his head away, that he might not see them.
     "You are looking tired, carino," he said.
     "I can't help it." There was a weary sound in Arthur's voice, and the Padre noticed it at once.
     "You should not have gone up to college so soon; you were tired out with sick-nursing and being up at night. I ought to have insisted on your taking a thorough rest before you left Leghorn."
     "Oh, Padre, what's the use of that? I couldn't stop in that miserable house after mother died. Julia would have driven me mad!"
     Julia was his eldest step-brother's wife, and a thorn in his side.
     "I should not have wished you to stay with your relatives," Montanelli answered gently. "I am sure it would have been the worst possible thing for you. But I wish you could have accepted the invitation of your English doctor friend; if you had spent a month in his house you would have been more fit to study."
     "No, Padre, I shouldn't indeed! The Warrens are very good and kind, but they don't understand; and then they are sorry for me,--I can see it in all their faces,--and they would try to console me, and talk about mother...

Войнич Этель Лилиан (Ethel Lilian Voynich)   
«The Gadfly»