Раковый корпус

-- Самая тяжЈлая жизнь совсем не у тех, кто тонет в
море, роется в земле или ищет воду в пустынях. Самая тяжЈлая жизнь у того,
кто каждый день, выходя из дому, бьЈтся головой о притолоку -- слишком
низкая... Вы -- что, я понял так: воевали, потом сидели, да?
-- ЕщЈ -- института не кончил. ЕщЈ -- в офицеры не взяли. ЕщЈ -- в
вечной ссылке сижу.-- Олег задумчиво это всЈ отмеривал, без жалобы.-- ЕщЈ
вот -- рак.
-- Ну, раками мы поквитаемся. А насчЈт остального, молодой человек...
-- Да какой я к чертям молодой! То считаете, что голова на плечах --
первая? что шкура не перелицована?..
-- ...НасчЈт остального я вам так скажу: вы хоть врали меньше,
понимаете? вы хоть гнулись меньше, цените! Вас арестовывали, а нас на
собрания загоняли: прорабатывать вас. Вас казнили -- а нас заставляли стоя
хлопать оглашЈнным приговорам. Да не хлопать, а -- требовать расстрела,
требовать! Помните, как в газетах писали: "как один человек всколыхнулся
весь советский народ, узнав о беспримерно-подлых злодеяниях..." Вот это "как
один человек" вы знаете чего стоит? Люди мы все-все разные и вдруг -- "как
один человек"! Хлопать-то надо ручки повыше задирать, чтоб и соседи видели и
президиум. А -- кому не хочется жить? Кто на защиту вашу стал? Кто возразил?
Где они теперь?.. Если такой воздерживается, не против, что вы!
воздерживается, когда голосуют расстрел Промпартии,-- "пусть объяснит! --
кричат,--пусть объяснит!" ВстаЈт с пересохшим горлом: "Я думаю, на
двенадцатом году революции можно найти другие средства пресечения..." Ах,
негодяй! Пособник! Агент!.. И на другое утро -- повесточка в ГПУ. И -- на
всю жизнь.
И произвЈл Шулубин то странное спиральное кручение шеей и круглое
головой. Он на скамейке-то, перевешенный вперЈд и назад, сидел как на
насесте крупная неуседливая птица.
Костоглотов старался не быть от сказанного польщЈнным:
-- Алексей Филиппыч, это значит -- какой номер потянешь. Вы бы на нашем
месте были такими же мучениками, мы на вашем -- такими же приспособленцами.
Но ведь вот что: калило и пекло таких как вы, кто понимал. Кто понял рано. А
тем, кто верил -- было легко. У них и руки в крови -- так не в крови, они ж
не понимали.
Косым пожирающим взглядом мелькнул старик: {294}
-- А кто это -- верил?
-- Да я вот верил. До финской войны.
-- А сколько это -- верили? Сколько это -- не понимали? С пацана и не
спрос. Но признать, что вдруг народишка наш весь умом оскудел -- не могу! Не
иду! Бывало, что б там барин с крыльца ни молол, мужики только осторожненько
в бороды ухмылялись: и барин видит, и приказчик сбоку замечает. ПодойдЈт
пора кланяться -- и все "как один человек". Так это значит -- мужики барину
верили, да? Да кем это нужно быть, чтобы верить? -- вдруг стал раздражаться
и раздражаться Шулубин.

Страницы: (335) :  <<  ... 263264265266267268269270271272273274275276277278 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Какой от меня прок? А останься я дома -
женился бы на той девчонке и держал бы лавочку на Хэммерсмит Хай:
"С.Ортерис, набивает чучела". В окошке у меня была бы выставлена лисица,
как на Хейлсбери в молочной, имелся бы ящичек с голубыми и желтыми
стеклянными глазами, и женушка звала бы: "В лавку! В лавку!" - когда
зазвонит дверной колокольчик. А теперь я просто томми, пропащий, забытый
богом, дующий пиво томми. "К ноге - кругом - вольно! Смирно! Приклады
вверх! Первая шеренга напра-, - вторая налево! Шагом марш! Стой! К ноге!
Кругом! Холостыми заряжай!" И мне конец.
Ортерис выкрикивал обрывки команд погребальной церемонии.
- Заткнись! - заорал Малвени. - Палил бы ты над могилами хороших
людей, сколько мне приходилось, так не повторял бы попусту этих слов! Это
хуже, чем похоронный марш в казармах свистеть. Налился ты до краев, солнце
не жарит - чего тебе еще надо? Стыдно мне за тебя. Ничуть ты не лучше
язычника - команды всякие, глаза стеклянные, видишь ли... Можете вы
урезонить его, сэр?
Что я мог поделать? Разве мог указать Ортерису на какие-то прелести
солдатской жизни, о которых он сам бы не знал? Я не капеллан и не
субалтерн, а Ортерис имел полное право говорить что вздумается.
- Пусть его, Малвени, - сказал я. - Это все пиво.
- Нет, не пиво! - возразил Малвени. - Уж я-то знаю, что будет. На него
уже накатывало это, ох, как худо, кому и знать, как не мне, - я ведь парня
люблю.
Мне опасения Малвени показались необоснованными, но я знал, что он
по-отечески заботится об Ортерисе.
- Не мешайте, дайте душу излить, - как будто в полузабытьи произнес
Ортерис. - Малвени, ты разве запретишь твоему попугаю орать в жаркий день,
когда клетка ему розовые лапки жжет?
- Розовые лапки! Это у тебя, что ли, розовые лапки, буйвол? Ах ты, -
Малвени весь собрался, готовясь к сокрушительной отповеди, - ах ты
слабонервная девица! Розовые лапки! Сколько бутылок с ярлыком Басса выдуло
наше сбесившееся дитятко?
- Басс ни при чем, - возразил Ортерис...

Киплинг Редьярд (Kipling Rudyard)   
«Безумие рядового Ортериса»