Раковый корпус

-- И тут же делала вид испуга: -- А багажник ты запер?
-- Ну, пойди проверь.
И опять она бежала.
По входному вестибюлю всЈ так же несли в банках жЈлтую жидкость в
лабораторию. Так же сидели изнурЈнные, без лица, ожидая свободных мест, и
кто-то лежал врастяжку на скамье. Но Павел Николаевич смотрел на это всЈ
даже снисходительно: он оказался мужественным человеком и сильнее
обстоятельств.
Лаврик понЈс папин чемодан. Капа в демисезонном абрикосовом пальто со
многими крупными пуговицами, медногривая, помолодевшая от радости,
отпускающе кивнула старшей сестре и пошла под руку с мужем. По другую
сторону отца повисла Майка.
-- Ты ж посмотри, какая шапочка на ней! Ты ж посмотри -- шапочка новая,
полосатая!
-- Паша, Паша! -- окликнули сзади.
Обернулись.
ШЈл Чалый из хирургического коридора. Он отлично бодро выглядел, даже
уже не жЈлтый. Лишь и было в нЈм от больного, что -- пижама больничная да
тапочки.
Павел Николаевич весело пожал ему руку и сказал:
-- Вот, Капа,-- герой больничного фронта, знакомься! Желудок ему
отхватили, а он только улыбается.
Знакомясь с Капитолиной Матвеевной, Чалый изящно как-то состкнул
пятками, а голову отклонил набок -- отчасти почтительно, отчасти игриво.
-- Так телефончик, Паша! Телефончик-то оставь! -- теребил Чалый.
Павел Николаевич сделал вид, что в дверях замешкался, и может быть не
дослышал. Хороший был Чалый человек, но всЈ-таки другого круга, других
представлений, и пожалуй не очень солидно было связываться с ним. Русанов
искал, как поблагородней ему бы отказать.
Вышли на крыльцо, и Чалый сразу окинул "москвича", уже развЈрнутого
Лавриком к движению. Оценил глазами и не спросил: "твоя?", а сразу:
-- Сколько тысяч прошла?
-- Да ещЈ пятнадцати нет.
-- А чего ж резина такая плохая?
-- Да вот попалась такая... Делают так, работнички...
-- Так тебе достать?
-- А ты можешь?! Максим!
-- іЖ твою Јж! Да шутя! Пиши и мой телефон, пиши! -- тыкал он в грудь
Русанову пальцем.-- Как отсюда выпишусь -- в течении недели гарантирую!
{313}
Не пришлось и причины придумывать! Вырвал Павел Николаевич из записной
книжечки листик и написал Максиму служебный свой и домашний свой.
-- ВсЈ, порядочек! Будем звонить! -- прощался Максим. Майка прыгнула на
переднее, а родители сели сзади.
-- Будем дружить! -- подбадривал их Максим на прощанье. Хлопнули
дверцы.
-- Будем жить! -- кричал Максим, держа руку как "рот фронт".
-- Ну? -- экзаменовал Лаврик Майку.-- Что сейчас делать? Заводить?
-- Нет! Сперва проверить, не стоит ли на передаче! -- тарахтела Майка.
Они поехали, ещЈ кое-где разбрызгивая лужи, завернули за угол
ортопедического. Тут в сером халате и сапогах прогулочно, не торопясь, шЈл
долговязый больной как раз посередине асфальтного проезда.

Страницы: (335) :  <<  ... 281282283284285286287288289290291292293294295296 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Она равнодушно спросила:
- Ай захворал?
- Служил тридцать лет, - в тон ей ответил Аверкий, влезая
на нары, ставя лапоть в печурку и поднимаясь в тесное жаркое
пространство между печью и потолком, - служил тридцать лет с
чистым лицом, а теперь шабаш, ослаб... Блоху не подкую, -
пошутил он. - Износился, задыхаться стал, - еще тверже и
даже с удовольствием сказал он, ложась.
И как только лег, получше пристроив голову в шапке на
какую-то сломанную плетушку, тотчас стал задремывать и
слышать свое глубокое, однообразно прерывающееся дыхание,
ощущать его жар в губах. Он уже твердо решил, что захворал
без отлеку, что он - "оброчный кочет". Он давно
перемогался. Больные собаки уходят со двора, ищут по межам,
по лесным опушкам какую-то тонкую, лишь им ведомую траву, и
едят ее - тайком ищут себе помощи. Отдаляясь от дворни,
Аверкий тоже искал - тайком покупал то водки, то соды...
Теперь перемогаться уже не стало сил. Но все-таки надо было
подумать: как быть с местом, сходить или нет? Если скоро
умрешь, думать тут, конечно, нечего. Ну, а если не скоро?
Работники курили и хохотали. Слушая и думая, он стал
видеть сны. Но из печальных и скучных воспоминаний
складывались они. Вот он будто вышел из избы - надо ехать
за хоботьем на гумно... А во двор входит и останавливается,
увидя поднимающихся собак, странник: голова закутана
женской шалью, на левой руке лукошко, в правой высокая
палка, на худых ногах растоптанные лапти... "Если бог
подымет, пойду в Киев, в Задонск, в Оптину, - подумал
Аверкий в дремоте. - Вот дело настоящее, чистое, легкое, а
то не знамо, зачем и жил на свете..."
Но тут громко и дружно захохотали работники, надымившие
всю избу. Аверкий очнулся. Стукнула дверь, кто-то вошел.
- Опять залил глаза! - сказала стряпуха, вытирая стол и
не глядя на вошедшего. - Опять приперся... Дед, да ай у
тебя стыда-то совсем нету? - спросила она, оборачиваясь -
Ну, чего пришел? Не надоел еще?
Но дед, - караульщик снятого мещанином сада,
"старик-плясун", как называл он сам себя для потехи, всегда
хмельной, обтрепанный, всегда мучивший Аверкия своей
неряшливостью, своей болтливостью, всей своей свободной,
немужицкой жизнью, - дед не обратил на стряпуху внимания...

Бунин Иван Алексеевич   
«Оброк»