Раковый корпус

Олег всЈ более, всЈ более различал, даже
колечки волос на подушке.
-- Весь не умру,-- прошептал Шулубин.-- Не весь умру. Значит, бредил.
Костоглотов нашарил горячую руку на одеяле, слегка сдавил еЈ.
-- Алексей Филиппыч, будете жить! Держитесь, Алексей Филиппыч!
-- Осколочек, а?.. Осколочек?.. -- шептал своЈ больной. И тут дошло до
Олега, что не бредил Шулубин, и даже узнал его, и напоминал о последнем
разговоре перед операцией. Тогда он сказал: "А иногда я так ясно чувствую:
что во мне -- это не всЈ я. Что-то уж очень есть неистребимое, высокое
очень! Какой-то осколочек Мирового Духа. Вы так не чувствуете?"

--------
35

Рано утром, когда ещЈ все спали, Олег тихо поднялся, застелил кровать
как требовалось -- с четырьмя заворотами пододеяльника, и на цыпочках ступая
тяжЈлыми сапогами, вышел из палаты.
За столом дежурной сестры, положив густоволосую чЈрную голову на
переплетенные руки поверх раскрытого учебника, спал сидя Тургун.
Старушка-няня нижнего этажа отперла Олегу ванную, и там он переоделся в
своЈ, за два месяца уже какое-то и отчуждЈнное: старенькие армейские брюки с
напуском "галифе", полушерстяную гимнастЈрку, шинель. ВсЈ это в лагерях
вылежалось у него в каптЈрках -- и так сохранилось, ещЈ не изношенное до
конца. А зимняя шапка его была гражданская, уже купленная в Уш-Тереке и мала
ему очень, сдавливала. День ожидался тЈплый, Олег решил шапку совсем не
надевать, уж очень обращала его в чучело. И ремнЈм опоясал он не шинель, а
гимнастЈрку под {328} шинелью, так что для улицы вид у него стал какого-то
вольноотпущенника или солдата, сбежавшего с гауптвахты. Шапка же пошла в
вещмешок -- старый, с сальными пятнами, с прожогом от костра, с залатанной
дырой от осколка, этот фронтовой вещмешок тЈтка принесла Олегу в передаче в
тюрьму -- он так попросил, чтобы в лагерь ничего хорошего не брать.
Но даже и такая одежда после больничной придавала осанку, бодрость и
будто здоровье.
Костоглотов спешил скорее выйти, чтобы что-нибудь не задержало. Нянечка
отложила брусок, задвинутый в ручку наружной двери, и выпустила его.
Он выступил на крылечко,-- и остановился. Он вдохнул -- это был молодой
воздух, ещЈ ничем не всколыхнутый, не замутнЈнный! Он взглянул -- это был
молодой зеленеющий мир! Он поднял голову выше -- небо развЈртывалось розовым
от вставшего где-то солнца. Он поднял голову ещЈ выше -- веретЈна перистых
облаков кропотливой, многовековой выделки были вытянуты черезо всЈ небо --
лишь на несколько минут, пока расплывутся, лишь для немногих, запрокинувших
головы, может быть -- для одного Олега Костоглотова во всЈм городе.
А через вырезку, кружева, перышки, пену этих облаков -- плыла ещЈ
хорошо видная, сверкающая, фигурная ладья ущерблЈнного месяца.
Это было утро творения! Мир сотворялся снова для одного того, чтобы
вернуться Олегу: иди! живи!
И только зеркальная чистая луна была -- не молодая, не та, что светит
влюблЈнным.

Страницы: (335) :  <<  ... 294295296297298299300301302303304305306307308309 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Я могу
остаться в пятницу. Или в субботу.
- Нет, сегодня, - раздражительно выговорила Лиза, - я этого хочу.
- Я тоже, - просто ответил Головкер.
И затем:
- Останусь, если вы добавите мне рубль на такси. С возвратом,
разумеется...
Так они стали мужем и женой. Муж был инспектором-гигиенистом в
управлении столовых. Жена, отдав ребенка в детский сад, поступила на
фабрику. Работала там в местной амбулатории.
А потом начались скандалы. Причем без всяких оснований. Просто Головкер
был доволен жизнью, а Лиза нет.
Головкер приобрел в рассрочку цветной телевизор и шкаф. Купил в
зоомагазине аквариум. Стал задумываться о кооперативе. Лиза в ответ на это
говорила:
- Зачем? Что это меняет?
И дальше:
- Неужели это все? Ведь годы-то идут...
Лиза, что называется, задумывалась о жизни. Прерывая стирку или
откладывая шитье, говорила:
- Ради чего все это? Ну, хорошо, съем я еще две тысячи пирожных. Изношу
двенадцать пар сапог. Съезжу в Прибалтику раз десять...
Головкер не задумывался о таких серьезных вещах. Он спрашивал: "Чем
тебя не устраивает Прибалтика?" Он вообще не думал. Он просто жил и все.
Лишь однажды Головкер погрузился в раздумье. Это продолжалось больше
сорока минут. Затем он сказал:
- Лиза, послушай. Когда я был студентом первого курса, Дима Фогель
написал эпиграмму: "У Головкера Боба попа втрое шире лба!" Ты слышишь? Я
тогда обиделся, а сейчас подумал - все нормально. Попа и должна быть шире
лба. Причем как раз втрое, я специально измерял...
- И ты, - спросила Лиза, - пять лет об этом думал?
- Нет, это только сегодня пришло мне в голову...
Через год Лиза его презирала. Через три года - возненавидела.
Головкер это чувствовал. Старался не раздражать ее. Вечерами смотрел
телевизор. Или помогал соседу чинить "Жигули".
Спали они вместе редко. Каждый раз это была ее неожиданная причуда.
Заканчивалось все слезами.
А потом началась эмиграция. Сначало это касалось только посторонних...

Довлатов Сергей Донатович   
«Встретились, поговорили»