Раковый корпус

Не понял Олег: что три? Три копейки было слишком мало, три рубля
слишком много. Может быть, три палочки на рубль? Эта неловкость всюду
настигала его с тех пор, как он вышел из лагеря: он никак не мог уразуметь
масштаба цен.
-- Сколько на три рубля? -- догадался вывернуться Олег. ЛарЈчнику лень
было говорить, он одну палочку приподнял . за конец, помахал ею Олегу как
ребЈнку и опять положил жариться.
Одна палочка! -- три рубля?.. Олег покрутил головой. Это было из круга
других величин. На пять рублей он должен был {333} проживать день. Но как
хотелось отпробовать! Глазами он осматривал каждый кусочек и выбирал
палочку. Да на каждой палочке было чем заманиться.
Близко ждали трое шоферов, их грузовики стояли тут же на улице. Подошла
и ещЈ женщина, но ей ларЈчник сказал по-узбекски, и она недевольная отошла.
А ларЈчник вдруг стал все палочки класть на одну тарелку и насыпал поверх,
прямо пальцами, нарезанного лука и ещЈ из бутылочки брызгал. И Олег понял,
что шофера забирают весь этот шашлык, каждый по пять стержней!
Это опять были те неуяснимые двухэтажные цены и двухэтажные заработки,
которые царствовали всюду, но Олег ни вообразить не мог второго этажа, ни
тем более забраться туда. Эти шофера запросто перекусывали за пятнадцать
рублей каждый -- и ещЈ, может быть, это был не главный их завтрак. Зарплаты
на такую жизнь хватить не могло, да и не тем продавался шашлык, кто получает
зарплату.
-- Больше нету,-- сказал ларЈчник Олегу.
-- Как нету? Вообще нету?? -- очень огорчился Олег. Как он ещЈ мог
раздумывать! Может быть это был первый и последний случай в жизни!
-- Сегодня не привозили.-- ЛарЈчник убирал остатки своей работы и,
кажется, собирался опускать козырЈк. И тогда Олег взмолился к шоферам:
-- Братцы! Уступите мне одну палочку! Братцы -- палочку! Один из
шоферов, сильно загоревший, но льноволосый паренЈк, кивнул:
-- Ну бери.
Они ещЈ не платили, и зелЈную бумажку, которую Олег достал из кармана,
заколотого английской булавкой, ларЈчник даже не в руку принял, а смахнул с
прилавка в ящик, как смахивал крошки и мусор.
Но палочка-то была Олегова! Покинув солдатский вещмешок на пыльной
земле, он двумя руками взял алюминиевый стержень и, посчитав кусочки -- их
было пять, а шестой половинка,-- стал зубами отъедать их с палочки, да не
сразу целыми, а помалу. Он вдумчиво ел, как пЈс свою долю, отнесенную в
безопасный угол, и размышлял над тем, как легко раздразнить человеческое
желание и как трудно насытить раздразнЈнное. Сколько лет был ему из высших
даров земли ломоть чЈрного хлеба! Только сейчас он собирался пойти купить
его себе на завтрак -- но вот потянуло сизым дымком жаркого, и дали Олегу
обглодать палочку -- и уже его надмевало презрение к хлебу.

Страницы: (335) :  <<  ... 299300301302303304305306307308309310311312313314 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
"Праматерь", вышедшая из среды "трагедий рока", переросла эту среду и
породнилась с такими творениями, как "Падение дома Эшер" Э. По и
"Росмерсхольм" Г. Ибсена.
"Вступи в жизнь, дай страданью и горю бушевать в твоей беззащитной
груди, и, когда волосы твои встанут дыбом, ты поймешь, что лежит в основе
"Праматери".
Так писал сам Грильпарцер одному из своих легкомысленных критиков сто
лет тому назад; но этот таинственный внутренний смысл не сразу можно почуять
за романтической бутафорией, которой пьеса щедро украшена.
"Праматерь" - не вечная трагедия, как "Эдип" или "Макбет", по, если
можно так выразиться, интимная трагедия, которая сохранит свою свежесть до
тех пор, пока человечество не перестанет переживать эпохи, какую пережил
Грильпарцер, какую приходилось переживать и нам.
Когда читаешь историю Германии и Австрии, с Венского конгресса до
революции 1848 года, становится страшно не столько за неумудренность горьким
опытом политических деятелей, сколько за те повторения, которыми неумолимо
дарит нас история.
В этом маленьком предисловии я не считаю уместным перечислять известные
факты. Напомню только, что князь фон-Меттерних, человек с ироническим лицом
и даже тайный поклонник Гейне (что, впрочем, не помешало союзному сейму
запретить в Германии все бывшие и будущие произведения поэта), тридцать лет
предсказывал сорок восьмой год; и все-таки этот год наступил и, наступив,
озадачил и испугал самого вершителя немецких судеб.
История политической реакции в Германии и Австрии сохранила драгоценные
для нас внешние факты. Трагедия души двадцатисемилетнего австрийского поэта
понятна до конца только в черные дни, когда старое все еще не может умереть
и бродит, жалуясь на усталость и тревожа живых - робко, упрямо, порою
музыкально; а новое все еще не может окрепнуть, плачет немного неожиданными
слезами, как Яромир, юноша сильный и мужественный, и погибает зря, как
русские самоубиваюшиеся юноши без "цели в жизни".
Все это не так просто и не поддается публицистическому учету...

Блок Александр Александрович   
«Франц Грильпарцер. Праматерь»