Раковый корпус

Олег решил: что-нибудь случилось на улице. Нет, все
стояли лицом к широким ступеням и большим дверям и ждали. Костоглотов задрал
голову и прочЈл: "Центральный универмаг". Это было как раз вполне понятно:
что-то важное должны были давать. Но -- что именно? Он спросил у одного у
другой, у третьей, но все жались, никто толком не отвечал. Лишь узнал Олег,
что как раз подходит время открытия. Ну что ж, судьба. Втеснился и Олег в ту
толпу.
Через несколько минут двое мужчин раскрыли широкие двери и
испуганно-удерживающим движением пытались умерить первый ряд,-- но отскочили
в стороны как от конницы. Ожидающие мужчины и женщины, в первых рядах
молодые, с такой прытью затопали в двери и дальше по прямой лестнице на
второй этаж, как могли б они только покидать это здание, если б оно горело.
Втиснулась и прочая толпа, и каждый, в меру своего возраста и сил, бежал по
ступенькам. Оттекала какая-то струйка и по первому этажу, но главная била на
второй. В этом атакующем порыве невозможно было подниматься спокойно, и
черно-взлохмаченный Олег с вещмешком за спиной, тоже побежал (в толчее его
бранили "солдатом").
Наверху же поток сразу разделялся: бежали в три разных стороны,
осторожно заворачивая по скользкому паркетному полу. Мгновение было у Олега,
чтобы выбрать. Но как он мог рассудить? Он побежал наудачу за самыми
уверенными бегунами.
И оказался в растущем хвосте около трикотажного отдела. Продавщицы в
голубых халатиках так спокойно, однако, ходили и зевали, будто никакой этой
давки не видели и предстоял им скучный пустой день.
Отдышавшись, узнал Олег, что ожидаются не то дамские кофточки, не то
свитеры. Он матюгнулся шЈпотом и отошЈл.
Куда ж побежали те другие два потока -- сейчас он не мог найти. Уже во
все стороны было движение, у всех прилавков люди. У одного погуще толпились,
и он решил -- может быть здесь. Тут ожидались дешЈвые глубокие тарелки. Вот
и ящики с ними распаковывались. Это дело. В Уш-Тереке не было глубоких
тарелок, Кадмины ели из надбитых. Привезти в Уш-Терек дюжину таких тарелок
было дело! Да ничего б не довЈз он, кроме черепков.
Дальше стал Олег гулять по двум этажам универмага произвольно.
Посмотрел фотоотдел. Аппараты, которых до войны достать было невозможно, и
все принадлежности к ним теперь забивали прилавки, дразня и требуя денег.
Это была ещЈ одна детская несбывшаяся мечта Олега -- заниматься фотографией.
Очень ему понравились мужские плащи. После войны он мечтал купить
гражданский плащ, ему казалось это самым красивым на мужчине. Но сейчас надо
было положить триста пятьдесят рубликов, месячную зарплату. ПошЈл Олег
дальше.
Нигде он ничего не покупал, а настроение у него было как {338} будто с
тугим карманом, да только без всяких нужд. ЕщЈ и вино в нЈм весело
испарялось.

Страницы: (335) :  <<  ... 303304305306307308309310311312313314315316317318 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
"Праматерь", вышедшая из среды "трагедий рока", переросла эту среду и
породнилась с такими творениями, как "Падение дома Эшер" Э. По и
"Росмерсхольм" Г. Ибсена.
"Вступи в жизнь, дай страданью и горю бушевать в твоей беззащитной
груди, и, когда волосы твои встанут дыбом, ты поймешь, что лежит в основе
"Праматери".
Так писал сам Грильпарцер одному из своих легкомысленных критиков сто
лет тому назад; но этот таинственный внутренний смысл не сразу можно почуять
за романтической бутафорией, которой пьеса щедро украшена.
"Праматерь" - не вечная трагедия, как "Эдип" или "Макбет", по, если
можно так выразиться, интимная трагедия, которая сохранит свою свежесть до
тех пор, пока человечество не перестанет переживать эпохи, какую пережил
Грильпарцер, какую приходилось переживать и нам.
Когда читаешь историю Германии и Австрии, с Венского конгресса до
революции 1848 года, становится страшно не столько за неумудренность горьким
опытом политических деятелей, сколько за те повторения, которыми неумолимо
дарит нас история.
В этом маленьком предисловии я не считаю уместным перечислять известные
факты. Напомню только, что князь фон-Меттерних, человек с ироническим лицом
и даже тайный поклонник Гейне (что, впрочем, не помешало союзному сейму
запретить в Германии все бывшие и будущие произведения поэта), тридцать лет
предсказывал сорок восьмой год; и все-таки этот год наступил и, наступив,
озадачил и испугал самого вершителя немецких судеб.
История политической реакции в Германии и Австрии сохранила драгоценные
для нас внешние факты. Трагедия души двадцатисемилетнего австрийского поэта
понятна до конца только в черные дни, когда старое все еще не может умереть
и бродит, жалуясь на усталость и тревожа живых - робко, упрямо, порою
музыкально; а новое все еще не может окрепнуть, плачет немного неожиданными
слезами, как Яромир, юноша сильный и мужественный, и погибает зря, как
русские самоубиваюшиеся юноши без "цели в жизни".
Все это не так просто и не поддается публицистическому учету...

Блок Александр Александрович   
«Франц Грильпарцер. Праматерь»