Раковый корпус

Как ни обессилела девушка от переноса утюга, но ещЈ утомлЈнными
пальцами она должна была выписать ему чек, и ещЈ произнести слабеющими
губами: "на контроле" (какой ещЈ контроль? кого проверять? Олег совсем
забыл. О, как трудно было возвращаться в этот мир!) -- да ещЈ и не ей ли,
касаясь пола ногами, надо было теперь перетянуть этот облегчЈнный утюг в
контроль? Олег чувствовал себя просто виноватым, что отвлЈк продавщицу от еЈ
дремлющего размышления.
Когда утюг лЈг в мешок, плечи сразу почувствовали. Уже становилось
душно ему в шинели, и надо было скорей выходить из универмага.
Но тут он увидел себя в огромном зеркале от пола до потолка. Хотя
неудобно мужчине останавливаться себя рассматривать, но такого большого
зеркала не было во всЈм Уш-Тереке. Да в таком зеркале он себя десять лет не
видел. И пренебрегая, что там подумают, он осмотрел себя сперва издали,
потом ближе, потом ещЈ ближе.
Ничего уже военного, как он себя числил, в нЈм не осталось. Только
отдалЈнно была похожа эта шинель на шинель и эти сапоги на сапоги. К тому ж
и плечи давно ссутуленные, и фигура, не способная держаться ровно. А без
шапки и без пояса он был не солдат, а скорее арестант беглый или деревенский
парень, приехавший в город купить и продать. Но для того нужна хоть лихость,
а Костоглотов выглядел замученным, зачуханным, запущенным.
Лучше б он себя не видел. Пока он себя не видел, он казался себе лихим,
боевым, на прохожих смотрел снисходительно, и на женщин как равный. А
теперь, ещЈ с этим мешком ужасным за спиной, не солдатским давно, а скорее
сумою нищенской, ему если стать на улице и руку протянуть -- будут бросать
копейки.
А ведь ему надо было к Веге идти... Как же идти к ней таким?
Он переступил ещЈ -- и попал в отдел галантерейный или подарочный, а в
общем -- женских украшений.
И тогда между женщинами, щебетавшими, примерявшими, перебиравшими и
отвергавшими, этот полусолдат-полунищий со шрамом по низу щеки, остановился
и тупо застыл, рассматривая.
Продавщица усмехнулась -- что он там хотел купить своей деревенской
возлюбленной? -- и поглядывала, чтоб чего не спЈр.
Но он ничего не просил показать, ничего не брал в руки. Он стоял и тупо
рассматривал.
Этот отдел, блистающий стЈклами, камнями, металлами и пластмассой, стал
перед его опущенным быковатым лбом как шлагбаум, намазанный фосфором.
Шлагбаума этого лоб Костоглотова не мог перешибить.
Он -- понял. Он понял, как это прекрасно: купить женщине украшение и
приколоть к груди, набросить на шею. Пока не знал, не помнил -- он был не
виноват. Но сейчас он так пронзительно {340} это понял, что с этой минуты,
кажется, уже не мог прийти к Веге, ничего ей не подаря.
А и подарить ей он не мог бы и не смел бы -- ничего.

Страницы: (335) :  <<  ... 305306307308309310311312313314315316317318319320 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Тем не менее, все это было довольно
унизительно. Могли бы пригласить в гостиную. Благоговение в ней
перемешивалось с обидой.
В сумочке ее лежало нечто, размером чуть поболее
миниатюрного дамского браунинга "Элита-16".
Регина Гаспарян происходила из благородной обрусевшей
семьи. Отец ее был довольно известным преподавателем училища
Штиглица. Будучи армянином, сел по делу космополитов. В
пятидесятом году следователь Чуев бил его по физиономии
альбомом репродукций Дега.
Мать ее была квалифицированной переводчицей. Знала
Кашкина. Встречалась с Ритой Ковалевой. Месяц сопровождала
Колдуэлла в его турне по Закавказью. Славилась тяжелым
характером и экзотической восточной красотой.
В юности Регина была типичной советской школьницей.
Участвовала в самодеятельности. Играла Зою Космодемьянскую.
Отец, реабилитированный при Хрущеве, называл ее в шутку "Зойка
Комсомодеянская".
Наступила оттепель. В доме известного художника Гаспаряна
собирались молодые люди. В основном поэты. Здесь их
подкармливали, а главное -- терпеливо выслушивали. Среди них
выделялись Липский и Брейн.
Все они понемногу ухаживали за красивой, начитанной,
стройной Региной. Посвящали ей стихи. В основном, шутливые,
юмористические. Брейн писал ей из Сочи в начале Даманского
кризиса:
Жди меня, и я вернусь, только очень жди,
Жди, когда наводят грусть желтые вожди...
Наступили семидесятые годы. Оттепель, как любят выражаться
эмигрантские журналисты, сменилась заморозками. Лучшие друзья
уезжали на Запад.
Регина Гаспарян колебалась очень недолго. У ее мужа-физика
была хорошая, так сказать, объективная профессия. Сама Регина
окончила иняз. Восьмилетняя дочь ее немного говорила
по-английски. У матери были дальние родственники в Чикаго.
Семья начала готовиться к отъезду. И тут у Регины возникла
неотступная мысль о Левицком.
Романы Левицкого уже давно циркулировали в самиздате. Его
считали крупнейшим русским писателем в изгнании...

Довлатов Сергей Донатович   
«Жизнь коротка»