Раковый корпус

Потом пальцами снять лишнее. Заклеить. ЕщЈ снять пальцем избыточный,
выдавленный.
А люди -- бежали.
Теперь: клей -- девушке, мешок -- в руки (он между ногами всЈ время,
чтоб не упЈрли), письма-в яшик, и самому бегом!
Как будто и доходяга, как будто и сил нет, а бегом -- так бегом!
Наперерез тем, кто, сволакивая тяжЈлые вещи с перрона на пути и потом
взволакивая на вторую платформу, бежал из главных выпускных ворот,-- Олег
донЈсся до своего вагона и стал примерно двадцатым. Ну, к ставшим ещЈ
подбегали свои, ну пусть будет тридцатым. Второй полки не будет, но ему и не
надо по длинным ногам. А багажной должно бы хватить.
Все везли какие-то однообразные корзины, и вЈдра даже -- не с первой ли
зеленью? Не в ту ли Караганду, как рассказывал Чалый, исправлять ошибки
снабжения?
Седой старичок-кондуктор кричал, чтобы стали вдоль вагона, чтоб не
лезли, что всем место будет. Но это последнее у него не так уже уверенно
было, а хвост позади Олега рос. И сразу же заметил Олег движение, которого
опасался: движение прорваться поперЈд очереди. Первым таким лез какой-то
бесноватый кривляка, которого незнающий человек принял бы за психопата, и
пусть себе идЈт без очереди, но Олег за этим психопатом сразу узнал
полуцвета с этой обычной для них манерой пугать. А вслед за крикуном
подпирали и простые тихие: этому можно, почему не нам?
Конечно, и Олег мог бы так же полезть, и была б его верная полка, но
насточертело это за прошлые годы, хотелось по чести, по порядку, как и
кондуктору-старичку.
Старичок всЈ-таки не пускал бесноватого, а тот уже толкал его в грудь и
так запросто матерился, как будто это были самые обычные слова речи. И в
очереди сочувственно загудели:
-- Да пусть идЈт! Больной человек!
Тогда Олег сорвался с места, в несколько больших шагов дошЈл до
бесноватого и в самое ухо, не щадя перепонки, заорал ему:
-- Э-э-эй! Я тоже-оттуда! Бесноватый откинулся, ухо потЈр: {361}
-- Откуда?
Олег знал, что слаб сейчас драться, что это всЈ на последних силах, но
на всякий случай обе длинных руки у него были свободны, а у бесноватого одна
с корзиной. И, нависнув над бесноватым, он теперь, наоборот, совсем негромко
отмерил:
-- Где девяносто девять плачут, один смеЈтся. Очередь не поняла, чем
излечен был бесноватый, но видели, как он остыл, моргнул и сказал длинному в
шинели:
-- Да я ничего не говорю, я не против, садись хоть ты. Но Олег остался
стоять рядом с бесноватым и с кондуктором.
На худой-то конец отсюда и он полезет. Однако подпиравшие стали
расходиться по своим местам.
-- Пожалуйста! -- укорял бесноватый.-- ПодождЈм! И подходили с
корзинами, с вЈдрами. Под мешочной накрывой иногда ясно была видна крупная
продолговатая лилово-розовая редиска.

Страницы: (335) :  <<  ... 325326327328329330331332333334335

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... A rough wooden bench had been placed against the trunk; and on this Montanelli sat down. Arthur was studying philosophy at the university; and, coming to a difficulty with a book, had applied to "the Padre" for an explanation of the point. Montanelli was a universal encyclopaedia to him, though he had never been a pupil of the seminary.
     "I had better go now," he said when the passage had been cleared up; "unless you want me for anything."
     "I don't want to work any more, but I should like you to stay a bit if you have time."
     "Oh, yes!" He leaned back against the tree-trunk and looked up through the dusky branches at the first faint stars glimmering in a quiet sky. The dreamy, mystical eyes, deep blue under black lashes, were an inheritance from his Cornish mother, and Montanelli turned his head away, that he might not see them.
     "You are looking tired, carino," he said.
     "I can't help it." There was a weary sound in Arthur's voice, and the Padre noticed it at once.
     "You should not have gone up to college so soon; you were tired out with sick-nursing and being up at night. I ought to have insisted on your taking a thorough rest before you left Leghorn."
     "Oh, Padre, what's the use of that? I couldn't stop in that miserable house after mother died. Julia would have driven me mad!"
     Julia was his eldest step-brother's wife, and a thorn in his side.
     "I should not have wished you to stay with your relatives," Montanelli answered gently. "I am sure it would have been the worst possible thing for you. But I wish you could have accepted the invitation of your English doctor friend; if you had spent a month in his house you would have been more fit to study."
     "No, Padre, I shouldn't indeed! The Warrens are very good and kind, but they don't understand; and then they are sorry for me,--I can see it in all their faces,--and they would try to console me, and talk about mother...

Войнич Этель Лилиан (Ethel Lilian Voynich)   
«The Gadfly»