Раковый корпус

)
А в другой справке -- для медицинского учреждения по месту жительства,
было написано: {85}
tumor coris? casus inoperabilis.
-- Нэ зрозумию,-- тыкал туда Прошка пальцем.-- Що такэ написано, га?
-- Сейчас подумаю,-- щурился Костоглотов с недовольным лицом.
Прошка пошЈл собираться.
А Костоглотов облЈгся о перила и свесил чуб над пролЈтом.
Никакой латыни он путЈм не знал, как и вообще никакого иностранного
языка, как и вообще ни одной науки полностью, кроме топографии, да и то
военной, в объЈме сержантских курсов. Но хотя всегда и везде он зло
высмеивал образование, он ни глазом, ни ухом не пропускал нигде ни крохи,
чтоб своЈ образование расширить. Ему достался один курс геофизического в
1938 году да неполный один курс геодезического с 46-го на 47-й год, между
ними была армия и война, мало приспособленные для успеха в науках. Но всегда
Костоглотов помнил пословицу своего любимого деда: дурак любит учить, а
умный любит учиться -- и даже в армейские годы всегда вбирал, что было
полезно знать, и приклонял ухо к разумной речи, рассказывал ли что офицер из
чужого полка или солдат его взвода. Правда, он так ухо приклонял, чтобы
гордости не ущербнуть -- слушал вбирчиво, а вроде не очень ему это и нужно.
Но зато при знакомстве с человеком никогда не спешил Костоглотов представить
себя и порисоваться, а сразу доведывался, кто его знакомец, чей, откуда и
каков. Это много помогало ему услышать и узнать. А уж где пришлось набраться
вдосыть -- это в переполненных послевоенных бутырских камерах. Там каждый
вечер читались у них лекции профессорами, кандидатами и просто знающими
людьми -- по атомной физике, западной архитектуре, по генетике, поэтике,
пчеловодству -- и Костоглотов был первый слушатель всех этих лекций. ЕщЈ под
нарами Красной Пресни и на нетЈсаных нарах теплушек, и когда в этапах сажали
задницей на землю, и в лагерном строю -- всюду он по той же дедушкиной
пословице старался добрать, чего не удалось ему в институтских аудиториях.
Так и в лагере он расспросил медстатистика -- пожилого робкого
человечка, который в санчасти писал бумажки, а то и слали его за кипятком
сбегать, и оказался тот преподавателем классической филологии и античных
литератур ленинградского университета. Костоглотов придумал брать у него
уроки латинского языка. Для этого пришлось ходить в мороз по зоне туда-сюда,
ни карандаша, ни бумаги при том не было, а медстатистик иногда снимал
рукавичку и пальцем по снегу что-нибудь писал. (Медстатистик давал те уроки
совершенно бескорыстно: он просто чувствовал себя на короткий час человеком.
Да Костоглотову и платить было бы нечем. Но едва они не поплатились у опера:
он порознь вызывал их и допрашивал, подозревая, что готовят побег и на снегу
чертят план местности.

Страницы: (335) :  <<  ... 68697071727374757677787980818283 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

..... Я думаю, что, когда на все и вся снизойдет
великая тишина, музыка наконец восторжествует. Когда все снова всосется в
матку времени, хаос вернется на землю, а хаос -- партитура действительности.
Ты, Таня, -- мой хаос. поэтому-то я и пою. Собственно, это даже и не я, а
умирающий мир, с которого сползает кожура времени. Но я сам еще жив и
барахтаюсь в твоей матке, и это моя действительность. Дремлю... Физиология
любви. Отдыхающий кит со своим двухметровым пенисом. Летучая мышь -- penis
libre. Животные с костью в пенисе. Следовательно, "костостой"... "К счастью,
-- говорит Гурмон, -- костяная структура утрачена человеком". К счастью?
Конечно, к счастью. Представьте себе человечество, ходящее с костостоем. У
кенгуру два пениса -- один для будней, другой для праздников. Дремлю...
Письмо от женщины, спрашивающей меня, нашел ли я название для моей книги.
Название? Конечно: "Прекрасные лесбиянки".
Ваша анекдотическая жизнь. Это фраза господина Боровского. Я завтракал
с ним в среду. Его жена -- высохшая корова -- во главе стола. Она учит
сейчас английский. И ее любимое слово -- "filthy", что значит "грязный",
"отвратительный", "мерзкий". Вам не понадобится много времени, что?"
разобраться, что это за язвы на заднице, эти Боровские. Но подождите...
Боровский носит плисовые костюмы и играет на аккордеоне. Неотразимое
сочетание, особенно если учесть, что он неплохой художник. Он уверяет, что
он поляк, но это, конечно, неправда. Он -- еврей, этот Боровский, и его отец
был филателистом. Вообще весь Монпарнас -- сплошные евреи. Или полуевреи,
что даже хуже. И Карл, и Пола, и Кронстадт, и Борис, и Таня, и Сильвестр, и
Молдорф, и Люсиль. Все, кроме Филмора. Генри Джордан Освальд тоже оказался
евреем. Луи Никольс -- еврей. Даже ван Норден и Шери -- евреи. Фрэнсис Блейк
-- еврей или еврейка. Титус -- еврей. Я засыпан евреями, как снегом. Я пищу
это для своего приятеля Карла, отец которого тоже еврей. Это все необходимо
понять.
Из всех этих евреев самая очаровательная -- Таня, и ради нее я бы сам
стал евреем...

Миллер Валентин Генри   
«Тропик Рака»