Раковый корпус

Становились они с тЈтей СтЈфой где-нибудь около верха лестницы и
говорили подолгу. Никто никогда не слушал ДЈму с таким участием, будто ей и
ближе не было никого, как он. И ему легко было рассказывать ей о себе и даже
о матери такое, чего б он не открыл никому.
Двух лет был ДЈмка, когда убили отца на войне. Потом был отчим, хоть не
ласковый, однако справедливый, с ним вполне можно было бы жить, но мать --
тЈте СтЈфе он этого слова не выговаривал, а для себя давно и твердо заключил
-- скурвилась. Отчим бросил еЈ и правильно сделал. С тех пор мать приводила
мужиков в единственную с ДЈмой комнату, тут они выпивали обязательно (и ДЈме
навязывали пить, да он не принимал), и мужики оставались у неЈ разно: кто до
полуночи, кто до утра. И разгородки в комнате не было никакой, и темноты не
было, потому что засвечивали с улицы фонари. И так это ДЈмке опостыло, что
пойлом свиным казалось ему то, о чЈм его сверстники думали с задрогом.
ПрошЈл так пятый класс и шестой, а в седьмом ДЈмка ушЈл жить к
школьному сторожу, старику. Два раза в день школа кормила ДЈмку. Мать и не
старалась его вернуть -- сдыхалась и рада была.
Дема говорил о матери зло, не мог спокойно. ТЈтя СтЈфа выслушивала,
головой кивала, а заключала странно:
-- На белом свете все живут. Белый свет всем один.
С прошлого года ДЈма переехал в заводской посЈлок, где была вечерняя
школа, ему дали общежитие. Работал ДЈма учеником токаря, потом получил
второй разряд. Не очень хорошо у него работа шла, но наперекор материному
шалопутству он водки не пил, песен не орал, а занимался. Хорошо кончил
восьмой класс и одно полугодие девятого.
И только в футбол -- в футбол он изредка бегал с ребятами. И за это
одно маленькое удовольствие судьба его наказала: кто-то в суматохе с мячом
не нарочно стукнул ДЈмку бутсой по голени, ДЈмка и внимания не придал,
похромал, потом прошло. А осенью нога разбаливалась и разбаливалась, он ещЈ
долго не показывал врачам, потом ногу грели, стало хуже, послали по
врачебной эстафете, в областной город и потом сюда.
И почему же, спрашивал теперь ДЈмка тЈтю СтЈфу, почему такая
несправедливость и в самой судьбе? Ведь есть же люди, которым так и
выстилает гладенько всю жизнь, а другим -- всЈ перекромсано. И говорят -- от
человека самого зависит его судьба. Ничего не от него.
-- От Бога зависит,-- знала тЈтя СтЈфа.-- Богу всЈ видно. Надо
покориться, ДЈмуша. {89}
-- Так тем более, если от Бога, если ему всЈ видно -- зачем же тогда на
одного валить? Ведь надо ж распределять как-то...
Но что покориться надо -- против этого спорить не приходилось. А если
не покориться -- так что другое делать?
ТЈтя СтЈфа была здешняя, еЈ дочери, сыновья и невестки часто приходили
проведать еЈ и передать гостинца.

Страницы: (335) :  <<  ... 71727374757677787980818283848586 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Нет, ты представь себе подобный случай,- что тогда
Н о р а. Если бы уж случился такой ужас, то для меня было бы все равно
- есть у меня долги или нет.
Х е л ь м е р. Ну, а для людей, у которых я бы занял
Н о р а. Для них А чего о них думать! Ведь это же чужие!
Х е л ь м е р. Нора, Нора, ты еси женщина! Но серьезно, Нора, ты ведь
знаешь мои взгляды на этот счет. Никаких долгов! Никогда не занимать! На
домашний очаг, основанный на займах, на долгах, ложится какая-то некрасивая
тень зависимости. Продержались же мы с тобой, храбро до сегодняшнего дня,
так уж потерпим и еще немножко, - недолго ведь.
Н о р а (отходя к печке). Да что же, как хочешь, Торвальд.
(377) Х е л ь м е р (за нею). Ну, ну, вот птичка и опустила крылышки.
А Белочка надулась. (Вынимает портмоне.) Нора, как ты думаешь, что у меня
тут
Н о р а (оборачиваясь, живо). Деньги!
Х е л ь м е р. Вот тебе! (Подает ей несколько бумажек.) Господи, я ведь
знаю, мало ли в доме расходов на праздниках.
Н о р а (считая). Десять, двадцать, тридцать, сорок. Спасибо, спасибо
тебе, Торвальд. Теперь мне надолго хватит.
Х е л ь м е р. Да, уж ты постарайся.
Н о р а. Да, да, непременно. Но поди сюда, я тебе покажу, что я
накупила. И как дешево! Гляди, вот новый костюм Ивару и сабля. Вот лошадка и
труба Бобу. А вот кукла и кукольная кроватка для Эмми. Простенькие, но она
все равно их скоро поломает. А тут на платья и передники прислуге. Старухе
Анне-Марии следовало бы, конечно, подарить побольше...
Х е л ь м е р. А в этом пакете что
Н о р а (вскакивая). Нет, нет, Торвальд! Этого тебе нельзя видеть до
вечера!
Х е л ь м е р. Ну-ну! А ты вот что скажи мне, маленькая мотовка, что ты
себе самой присмотрела
Н о р а. Э, мне ровно ничего не надо.
Х е л ь м е р. Разумеется, надо! Назови же мне теперь что-нибудь такое
разумное, чего бы тебе больше всего хотелось.
Н о р а. Право же, не надо. Или послушай, Торвальд...
Х е л ь м е р. Ну
Н о р а (перебирая пуговицы его пиджака и не глядя на него)...

Ибсен Генрик Юхан (Ibsen Henrik Johan)   
«Кукольный дом»