Раковый корпус

.. не забывайтесь! -- блеснул очками и оправою Павел Николаевич и
в этот момент так строго, так ровно держал голову, будто никакая опухоль не
подпирала еЈ справа под челюсть.-- Есть вопросы, по которым установилось
определЈнное мнение! И вы уже не можете рассуждать!
-- А почему это не могу? -- тЈмными глазищами упЈрся Костоглотов в
Русанова.
-- Да ладно! -- зашумели больные, примиряя их.
-- Слушайте, товарищ,-- шептал безголосый с ДЈмкиной кровати,-- вы
начали насчЈт берЈзового гриба...
Но ни Русанов, ни Костоглотов не хотели уступить. Ничего они друг о
друге не знали, а смотрели взаимно с ожесточением.
-- А если хотите высказаться, так будьте же хоть грамотны! --
вылепливая каждое слово по звукам, осадил своего оппонента Павел
Николаевич.-- О нравственном усовершенствовании Льва Толстого и компании раз
и навсегда написал Ленин! И товарищ Сталин! И Горький!
-- Простите! -- напряжЈнно сдерживаясь и вытягивая руку навстречу,
ответил Костоглотов.-- Р а з и н а в с е г д а никто на земле ничего
сказать не может. Потому что тогда остановилась бы жизнь. И всем последующим
поколениям нечего было бы говорить.
Павел Николаевич опешил. У него покраснели верхние кончики его чутких
белых ушей и на щеках кое-где выступили красные круглые пятна.
(Тут не возражать, не спорить надо было по субботнему, а надо было
проверить, что это за человек, откуда он, из чьих,-- и его вопиюще-неверные
взгляды не вредят ли занимаемой им должности.)
-- Я не говорю,-- спешил высказать Костоглотов,-- что я грамотен в
социальных науках, мне мало пришлось их изучать. Но своим умишком я понимаю
так, что Ленин упрекал Льва Толстого за нравственное усовершенствование
тогда, когда оно отводило общество от борьбы с произволом, от зреющей
революции. Так. Но зачем же вы затыкаете рот человеку,-- он обеими крупными
кистями указал на Поддуева,-- который задумался о смысле жизни, находясь на
грани еЈ со смертью? Почему вас так раздражает, что он при этом читает
Толстого? Кому от этого худо? Или, может быть, Толстого надо сжечь на
костре? Может быть, правительствующий Синод не довЈл дело до конца? -- Не
изучав социальных наук, спутал святейший с правительствующим.
Теперь оба уха Павла Николаевича налились в полный красный налив. Этот
уже прямой выпад против правительственного учреждения (он не расслышал,
правда,-- какого именно) да ещЈ при случайной аудитории, усугублял ситуацию
настолько, что надо было тактично прекратить спор, а Костоглотова при первом
же случае проверить. И поэтому, не поднимая пока дела на принципиальную
высоту, Павел Николаевич сказал в сторону Поддуева:
-- Пусть Островского читает. Больше будет пользы. {99}
Но Костоглотов не оценил тактичности Павла Николаевича, а нЈс своЈ
перед неподготовленной аудиторией:
-- Почему мешать человеку задуматься? В конце концов, к чему сводится
наша философия жизни? -- "Ах, как хороша жизнь!.

Страницы: (335) :  <<  ... 80818283848586878889909192939495 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Сам-то я как поступал? Чуть только
спелись сердца - глядь, и тела туда же за ними, - челядь берет пример с
господ! И выходит на поверку, что месяц серебристый - всего-навсего сводник.
Жена. Ты бы поглядел, какие роскошные книжки господин майор посылает к
нам в дом. Твоя дочь-то молится по этим книгам.
Миллер (свистит). Как же, молится! Много ты понимаешь! Простую,
натуральную пищу нежный желудок его милости не переваривает. Сначала
господин майор должен отдать ее на выварку искусным поварам той адской,
чумной кухни, что зовется изящной словесностью. В печку всю эту пакость!
Девчонка наберется бог знает чего, разного невероятного вздора, кровь у нее
забурлит, как от шпанской мушки, - и прощайте тогда крупицы христианской
веры, которую отец и так уж с грехом пополам в ней поддерживал! В печку,
тебе говорят! Девчонка забивает себе голову всякой чертовщиной, уносится
мыслью в тридесятые государства и в конце концов потеряет, позабудет дорогу
в родные палестины, устыдится, что ее отец - скрипач Миллер, и отвадит
хорошего, почтенного зятя, который как раз пришелся бы мне ко двору... Ну уж
нет, накажи меня бог! (Вскакивает; в сердцах.) Скорей, пока не поздно! А
майору... да, да, майору... поворот от ворот. (Направляется к выходу.)
Жена. С ним надо быть повежливее, Миллер. Мы немало нажились на одних
только его подарочках!..
Миллер (возвращается и останавливается перед ней). Это что же, плата за
честь моей дочери?.. Убирайся ты к черту, мерзкая сводня!.. Лучше я возьму
скрипку и пойду по миру, буду играть за тарелку супу, лучше я разобью свою
виолончель и набью ее навозом, но только ни за что не притронусь к деньгам,
ради которых единственное мое дитя пожертвовало своею душою и вечным
спасением. Откажись от проклятого кофе и от нюхательного табаку, - вот тебе
и не нужно будет торговать красотой твоей дочери. Я жрал до отвала и носил
тонкие сорочки еще до того, как этот отпетый негодяй повадился ко мне в дом.
Жена...

Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих (Johann Christoph Friedrich Schiller)   
«Коварство и любовь»