Раковый корпус

Этот дом культуры, куда они пошли с Ритой, был просторный, чистый,
хорошо натопленный, мраморные колонны и лестница, высоченные зеркала с
бронзовыми обкладками -- видишь себя издали-издали, когда идЈшь или
танцуешь, и очень дорогие удобные кресла (только их держали под чехлами и
запрещали в них садиться). Однако, с новогоднего вечера Зоя там не была, еЈ
обидели там очень. Был бал-маскарад с премиями за лучшие костюмы, и Зоя сама
себе сшила костюм обезьяны с великолепным хвостом. ВсЈ у неЈ было продумано
-- и причЈска, и лЈгкий грим, и соотношение цветов, всЈ это было и смешно, и
красиво, и почти верная была первая премия, хотя много конкуренток. Но перед
самой раздачей призов какие-то грубые парни ножом отсекли еЈ хвост и из рук
в руки. передали и спрятали. И Зоя заплакала -- не от тупости этих парней, а
от того, что все вокруг стали смеяться, найдя выходку остроумной. Без хвоста
костюм много потерял, да Зоя ещЈ и раскисла -- и никакой премии не получила.
И вчера, ещЈ сердясь на клуб, она вошла в него с оскорблЈнным чувством.
Но никто и ничто не напомнили ей случая с обезьяной. Народ был сборный -- и
студенты разных институтов, и заводские. Зое и Рите не дали ни танца
протанцевать друг с другом, разбили сейчас же, и три часа подряд они славно
вертелись, качались и топтались под духовой оркестр. Тело просило этой
разрядки, этих поворотов и движений, телу было хорошо. А говорили все
кавалеры очень мало; если шутили, то, на Зоин вкус, глуповато. Потом Коля,
конструктор-техник, пошЈл еЈ провожать. {110}
По дороге разговаривали об индийских кинофильмах, о плаваньи; о
чЈм-нибудь серьЈзном показалось бы смешно. Добрались до парадного, где
потемней, и там целовались, а больше всего досталось Зоиным грудям, никому
никогда не дающим покоя. Уж как он их обминал! и пробовал другие пути
подобраться, Зое было томно, но вместе с тем возникло холодноватое ощущение,
что она немножко теряет время, что в воскресенье рано вставать -- и она
отправила его, и быстренько по старой лестнице взбежала наверх.
Среди Зоиных подруг, а медичек особенно, была распространена та точка
зрения, что от жизни надо спешить брать, и как можно раньше, и как можно
полней. При таком общем потоке убеждЈнности оставаться на первом, на втором,
наконец на третьем курсе чем-то вроде старой девы, с отличным знанием одной
лишь теории, было совершенно невозможно. И Зоя -- прошла, прошла несколько
раз с разными ребятами все эти степени приближения, когда разрешаешь больше
и больше, и захват, и власть, и те пронозливые минуты, когда хоть дом бомби,
нельзя было бы изменить положения; и те успокоенные вялые, когда подбираются
с пола и со стульев разбросанные вещи одежды, которые никак нельзя было бы
видеть им обоим вместе, а сейчас ничуть не удивительно, и ты деловито
одеваешься при нЈм.

Страницы: (335) :  <<  ... 919293949596979899100101102103104105106 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
А на другой день за обедом досказал: оттого мы ничего не знаем, что и
узнавать, должно, нечего. А тебе к чему нужно знать?
А я сказал -- да, а жить-то как же? А узнавать есть чего, хоть бы то,
отчего мы хотим знать все, если и узнавать нечего, все живет само собой в
черноте и пустоте. Отчего кругом томление и борьба? Вот мы прожили немного
после революции и уж увидали, как легко устроить всех сытыми и довольными,
лишь бы осталась у нас власть нас самих. Но нам захотелось знать, и не нам
одним.
Отец помолчал и перестал есть. Я всю жизнь -- сказал он вечером --
работал, кормил вас и одевал, не мог никогда не думать, а теперь привык.
Теперь жизнь другая, и я все растерял. Но я люблю тебя, и ты, может, выйдешь
на большую дорогу, тогда делай, что хочешь, а я не могу, я уморился и сидя
сплю. Я только жду хорошего, а какое оно, не могу узнать. Всю жизнь я ждал
чего-то хорошего и тебе отдаю эту надежду.
На другой день я так же лез с работы через забор и Волчек встретил меня
любящими глазами, и в пустых водяных его глазах сидела мертвая сосущая
мысль, как каменная гора на дороге домой.
Чайка юлила под ногами, а Волчек молча стоял вдалеке и смотрел. Ему
оставалось одно -- либо издохнуть, либо дождаться первой собачьей свадьбы и
cхватиться с другими кобелями из-за Чайки. Но Волчек оставался посредине и
раздумывал. Тут была его худшая гибель, и он видел сны, пугался и жил хуже
мертвого.
-- Волчек, Волчек, Волчек... -- Я прошептал это и погладил его. Он
прижмурился и заблестел глазами. На миг он ожил и понял, что я жалею и люблю
его, как меня жалеет отец. Может, он и глазами заблестел оттого, что понял
мою жалость и любовь, взял знание, и в первый раз сзади сияния жизни не было
черноты и угнетения.
-- Волчек, Волчечек...
Волчек от радости подметал хвостом и повизгивал. Отчего раньше я не
догадывался гладить и обнимать его? Нет, тогда бы он понял мой обман и
потерял свое первое верное знание, что есть любовь в жизни и сочувствие.
Волчек вертанул шеей, и я увидел, какая у него не собачья, почти
человеческая круглая задумчивая голова...

Андрей Платонов   
«Волчек»