А майор уже
пододвинул мне листок оборотной стороной. И семикопеечная ученическая ручка
с плохим пером, с лохмотом, прихваченным из чернильницы лежала передо мной.
— Нет, я должен прочесть сам.
— Неужели я буду вас обманывать? — лениво возразил майор. — Ну,
прочтите.
И нехотя выпустил бумажку из руки. Я перевернул еЈ и нарочно стал
разглядывать медленно, не по словам даже, а по буквам. Отпечатано было на
машинке, но не первый экземпляр был передо мной, а копия:

В ы п и с к а

из постановления ОСО НКВД СССР от 7 июля 1945 года,1 N …..

Затем пунктиром все это было подчеркнуто и пунктиром же
вертикально разгорожено:

С л у ш а л и:

Об обвинении такого-то (имя рек, год рождения, место рождения)

П о с т а н о в и л и: Определить такому-то (имя рек) за антисоветскую
агитацию и попытку к созданию антисоветской организации 8 (восемь) лет
исправительно-трудовых лагерей.

Копия верна. Секретарь………..

И неужели я должен был просто подписать и молча уйти? Я взглянул на
майора — не скажет ли он мне чего, не пояснит ли? Нет, он не собирался. Он
уже надзирателю в дверях кивнул готовить следующего.
Чтоб хоть немножко придать моменту значительность, спросил его с
трагизмом:
— Но ведь это ужасно! Восемь лет! За что?
И сам услышал, что слова мои звучат фальшиво: ужасного не ощущал ни я,
ни он.
— Вот тут, — еще раз показал мне майор, где расписаться.
Я расписался. Я просто не находил — что бы еще сделать?
— Но тогда разрешите, я напишу здесь у вас обжалование. Ведь приговор
несправедлив.
— В установленном порядке, — механически подкивнул мне майор, кладя
мою бумажонку в левую стопку.
— Пройдите! — приказал мне надзиратель.
И я прошел.
(Я оказался не находчив. Георгий Тэнно, которому, правда, принесли
бумажку на двадцать пять лет, ответил так: “Ведь это пожизненно! В былые
годы, когда человека осуждали пожизненно — били барабаны, созывали толпу. А
тут как в ведомости за мыло — двадцать пять и откатывай!”
Арнольд Раппопорт взял ручку и вывел на обороте: “Категорически
протестую против террористического незаконного приговора и требую
немедленного освобождения”. Объявляющий сперва терпеливо ждал, прочтя же —
разгневался и порвал всю бумажку вместе с выпиской. Ничего, срок остался в
силе: ведь это ж была копия.
А Вера Кореева ждала пятнадцати лет и с восторгом увидела, что в
бумажке пропечатано только пять. Она засмеялась своим светящимся смехом и
поспешила расписаться, чтоб не отняли. Офицер усомнился: “Да вы поняли, что’
я вам прочел?” “Да, да, большое спасибо! Пять лет исправительно-трудовых
лагерей!”
Рожашу Яношу, венгру, его десятилетний срок прочитали в коридоре на
русском языке и не перевели.