Расписавшись, он не понял, что это был
приговор, долго потом ждал суда, еще позже в лагере смутно вспоминал этот
случай и догадался.)
Я вернулся в бокс с улыбкой. Странно, с каждой минутой я становился всЈ
веселей и облегченней. Все возвращались с червонцами, и Валентин тоже. Самый
детский срок из нашей сегодняшней компании получил тот рехнувшийся бухгалтер
(до сих пор он сидел невменяемый). После него наиболее детский был у меня.
В брызгах солнца, в июльском ветерке всЈ так же весело покачивалась
веточка за окном. Мы оживленно болтали. Там и сям все чаще возникал в боксе
смех. Смеялись, что всЈ гладко сошло; смеялись над потрясЈнным бухгалтером;
смеялись над нашими утренними надеждами и как нас провожали из камер,
заказывали условные передачи — четыре картошины! два бублика!
— Да амнистия будет! — утверждали некоторые. — Это так, для формы,
пугают, чтоб крепче помнили. Сталин сказал одному американскому
корреспонденту…
— А как корреспондента фамилия?
— Фамилию не знаю…
Тут нам велели взять вещи, построили по-двое и опять повели через тот
же дивный садик, наполненный летом.
И куда же? Опять в баню!
Это привело нас уже к раскатистому хохоту — ну и головотяпы! Хохоча,
мы разделись, повесили одежки наши на те же крючки и их закатили в ту же
прожарку, куда уже закатывали сегодня утром. Хохоча, получили по пластинке
гадкого мыла и прошли в просторную гулкую мыльню смывать девичьи гульбы. Тут
мы оплескивались, лили, лили на себя горячую воду и так резвились, как если
б это школьники пришли в баню после последнего экзамена. Этот очищающий,
облегчающий смех был, я думаю, даже не болезненным, а живой защитой и
спасением организма.
Вытираясь, Валентин говорил мне успокаивающе, уютно:
— Ну ничего, мы еще молодые, еще будем жить. Главное — не оступиться
теперь. В лагерь приедем — и ни слова ни с кем, чтобы нам новых сроков не
мотали. Будем честно работать — и молчать, молчать.
И так он верил в эту программу, так надеялся, невинное зернышко промеж
сталинских жерновов! Хотелось согласиться с ним, уютно отбыть срок а потом
вычеркнуть пережитое из головы.
Но я начинал ощущать в себе: если надо НЕ ЖИТЬ для того, чтобы жить —
то и зачем тогда?..

___

Нельзя сказать, чтобы ОСО придумали после революции. Еще Екатерина II
дала неугодному ей журналисту Новикову пятнадцать лет можно сказать — по
ОСО, ибо не отдавала его под суд. И все императоры по-отечески нет-нет да и
высылали неугодных им без суда. В 60-х годах XIX века прошла коренная
судебная реформа. Как будто и у властителей и у подданных стало
вырабатываться что-то вроде юридического взгляда на общество. Тем не менее и
в 70-х и в 80-х годах Короленко прослеживает случаи административной
расправы вместо судебного осуждения.