Голод, понуждающий честного
человека тянуться украсть (“брюхо вытрясло — совесть вынесло”). Голод,
заставляющий самого бескорыстного человека с завистью смотреть в чужую
миску, со страданием оценивать, сколько тянет пайка соседа. Голод, который
затмевает мозг и не разрешает ни на что отвлечься, ни о чЈм подумать, ни о
чЈм заговорить, кроме как о еде, еде, еде. Голод, от которого уже нельзя
уйти в сон: сны — о еде, и бессонница — о еде. И скоро — одна бессонница.
Голод, от которого с опозданием нельзя уже и наесться: человек превращается
в прямоточную трубу, и всЈ выходит из него в том самом виде, в каком
заглотано.
И еще э’то должен увидеть русский экран: как доходяги, ревниво косясь
на соперников, дежурят у кухонного крыльца, ожидая, когда понесут отходы в
помойку. Как они бросаются, дерутся, ищут рыбью голову, кость, овощные
очистки. И как один доходяга гибнет в этой свалке убитый. И как потом эти
отбросы они моют, варят и едят. (А любознательные операторы могут еще
продолжить съЈмку и показать, как в 1947 году в Долинке привезЈнные с воли
бессарабские крестьянки бросаются с тем же замыслом на уже проверенную
доходягами помойку.) Экран покажет, как под одеялами стационара лежат еще
сочленЈнные кости и почти без движения умирают — и их выносят. Вообще —
как просто умирает человек: говорил — и замолк; шел по дороге — и упал.
“Бырк — и готов”. Как (лагпункты Унжа, Нукша) мордатый социально-близкий
нарядчик за ноги сдергивает с нар на развод, а тот уже мЈртв, головою об
пол. “Подох, падло!” И еще его весело пинает ногой. (На тех лагпунктах во
время войны не было ни лекпома, ни даже санитара, оттого не было и больных,
а кто притворялся больным — выводили под руки товарищи в лес и еще несли с
собой доску и веревку, чтобы трупы легче волочить назад. На работе сажали
больного близ костра, и все — заключЈнные и конвоиры — заинтересованы
были, чтоб скорее он умер.)
Чего не схватит экран, то опишет нам медленная внимательная проза, она
различит эти оттенки смертного пути, называемые то цынгой, то пеллагрой, то
алиментарной дистрофией. Вот после укуса осталась кровь на хлебе — это
цынга. Дальше начнут вываливаться зубы, гнить дЈсны, появятся язвы на ногах
и будут отпадать ткани целыми кусками, от человека завоняет трупом, сведет
ноги от толстых шишек, в станционар таких не кладут, и они ползают на
карачках по зоне. — Темнеет лицо, как от загара, шелушится, а всего
человека проносит понос — это пеллагра. Как-то надо остановить понос — там
принимают мел по три ложки в день, здесь говорят, что если достать и
наесться селедки — пища начнЈт держаться. Но где же достать селЈдки?
Человек слабеет, слабеет, и тем быстрей, чем он крупнее ростом. Он уже так
слаб, что не может подняться на вторые нары, что не может перешагнуть через
лежащее бревно: надо ногу поднять двумя руками или на четвереньках
переползти.