Поносом выносит из человека и силы и всякий интерес — к другим
людям, к жизни, к самому себе. Он глохнет, глупеет, теряет способность
плакать, даже когда его волоком тащат по земле за санями. Его уже не пугает
смерть, им овладевает податливое розовое состояние. Он перешел все рубежи,
забыл, как зовут его жену и детей, забыл, как звали его самого. — Иногда
всЈ тело умирающего от голода покрывают сине-чЈрные горошины с гнойными
головками меньше булавочной — по лицу, рукам, ногам, туловищу, даже
мошонке. К ним не прикоснуться, так больно. Нарывчики созревают, лопаются,
из них выдавливается густой червеобразный жгутик гноя. Человек сгнивает
заживо.
Если по лицу соседа твоего на нарах с недоумением расползлись головные
черные вши — это верный признак смерти.
Фи, какой натурализм. Зачем еще об этом рассказывать?
И вообще, говорят теперь нам те, что сами не страдали, кто казнил или
умывал руки, или делал невинный вид: зачем это всЈ вспоминать? Зачем
бередить старые раны? (ИХ раны!! )
На это ответил еще Лев Толстой Бирюкову: “Как зачем поминать? Если у
меня была лихая болезнь, и я излечился и стал чистым от нее, я всегда с
радостью буду поминать. Я не буду поминать только тогда, когда я болею всЈ
так же и еще хуже, и мне хочется обмануть себя. Если мы вспомним старое и
прямо взглянем ему в лицо, тогда и наше новое теперешнее насилие
откроется.”8
Эти страницы о доходягах я хочу закончить рассказом Н. К. Г. об
инженере Льве Николаевиче (! ведь наверняка в честь Толстого!) Е. —
доходяге-теоретике, нашедшем форму существования доходяги наиболее удобной
формой сохранения своей жизни.
Вот занятие инженера Е. в глуховатом углу зоны в жаркое воскресенье:
человекоподобное существо сидит в лощинке над ямой, в которой собралась
коричневая торфяная вода. Вокруг ямы разложены селедочные головы, рыбные
кости, хрящи, корки хлеба, комочки каши, сырые вымытые картофельные очистки
и еще что-то, что трудно даже назвать. На куске жести разложен маленький
костер, над ним висит солдатский дочерна закопченный котелок с варевом.
Кажется, готово! Деревянной ложкой доходяга начинает черпать темную бурду из
котелка и поочередно заедает еЈ то картофельным очистком, то хрящем, то
селедочной головой. Он очень долго, очень намеренно внимательно жует (общая
беда доходяг — глотают поспешно, не жуя). Его нос едва виден среди
темносерой шерсти, покрывшей шею, подбородок, щеки. Нос и лоб —
буро-воскового цвета, местами шелушатся. Глаза слезятся, часто мигают.
Заметив подход постороннего, доходяга быстро собирает всЈ разложенное,
чего не успел съесть, прижимает котелок к груди, припадает к земле и
сворачивается как Јж. Теперь его можно бить, толкать — он устойчив на
земле, не стронется и не выдаст котелка.