По роду работы их содержат здесь иногда отдельными бригадами,
иногда смешивая в общую бригаду со стариками-инвалидами. Здесь и спрашивают
с них “облегчЈнный физический”, а попросту детский туземный труд.
После детской колонии обстановка сильно изменилась. Уже нет детского
пайка, на который зарился надзор — и поэтому надзор перестаЈт быть главным
врагом. Появились какие-то старики, на которых можно испробовать свою силу.
Появились женщины, на которых можно проверить свою взрослость. Появились и
настоящие живые воры, мордатые лагерные штурмовики, которые охотно руководят
и мировоззрением малолеток и их тренировками в воровстве. Учиться у них —
заманчиво, не учиться — невозможно.
Для вольного читателя слово “воры” может быть звучит укоризненно? Тогда
он ничего не понял! Это слово произносится в блатном мире, как в дворянской
среде “рыцарь”, и даже еще уважительнее, не в полный голос, как слово
священное. Стать достойным вором когда-нибудь — это мечта малолетки, это —
стихийный напор их дружины. Да и самому самостоятельному среди них

Юноше, обдумывающему житьЈ,

не найти жребия верней.

Как-то на ивановской пересылке ночевал я в камере малолеток. Рядом со
мной на нарах оказался худенький мальчик старше пятнадцати, кажется Слава.
Мне показалось, что весь обряд малолеток он выполняет как-то изневольно,
будто вырастя из него или устало. Я подумал: вот этот мальчик не погиб и
умнее, он от них скоро отстанет. Мы разговорились. Мальчик был из Киева,
кто-то из родителей у него умер, кто-то бросил его. Слава начал воровать еще
перед войной, лет девяти, воровал и “когда наши пришли”, и после войны, и с
задумчивой невесЈлой улыбкой, такой ранней для пятнадцати лет, объяснил мне,
что и в дальнейшем собирается жить только воровством. “Вы знаете, — очень
разумно обосновывал он, — рабочей профессией кроме хлеба и воды ничего не
заработаешь. А у меня детство было плохое, я хочу хорошо пожить.” — “А что
ты делал при немцах?” — спросил я, восполняя два обойденных им года — два
года оккупации Киева. Он покачал головой: “При немцах я работал. Что вы,
разве при немцах можно было воровать? Они за это на месте расстреливали.”
И во взрослых лагерях малолетки сохраняют главную черту своего
поведения — дружность нападения и дружность отпора. Это делает их сильными
и освобождает от ограничений. В их сознании нет никакого контрольного флажка
между дозволенным и недозволенным, и уже вовсе никакого представления о
добре и зле. Для них то всЈ хорошо, чего они хотят, и то всЈ плохо, что им
мешает. Наглую нахальную манеру держаться они усваивают потому, что это —
самая выгодная в лагере форма поведения. Притворство и хитрость отлично
служат им там, где не может взять сила. Малолетка может прикинуться
иконописным отроком, он растрогает вас до слЈз, пока его товарищи будут
сзади потрошить ваш мешок.