Доктор Усма знал 6-летнего мальчика, сидевшего в колонии по 58-й статье —
уж это, очевидно, рекорд!
Иногда посадка ребЈнка для приличия откладывалась, но всЈ равно
настигала отмеченного. Вера Инчик, дочь уборщицы, вместе с двумя другими
девочками, всем по 14 лет, — узнала (Ейск, 1932 г.), как при раскулачивании
бросают малых детей — умирать. Решили девочки (“как раньше революционеры”)
протестовать. На листках из школьных тетрадей они написали своим почерком и
расклеили по базару, ожидая немедленного всеобщего возмущения. Дочь врача
посадили, кажется тотчас. А дочери уборщицы лишь пометили где-то. Подошел
1937 г. — и арестовали еЈ “за шпионаж в пользу Польши”.
Где, как не в этой главе, помянуть и тех детей, кто осиротел от ареста
своих родителей?
Еще счастливы были дети женщин из религиозной коммуны под Хостой. Когда
в 1929 году матерей отправили на Соловки, то детей по мягкости оставили при
домах и хозяйствах. Дети сами обхаживали сады, огороды, доили коз, прилежно
учились в школе, а родителям на Соловки посылали отметки и заверения, что
готовы пострадать за Бога, как и матери их. (Разумеется, Партия скоро дала
им эту возможность.)
По инструкции “разъединять” сосланных детей и родителей — сколько этих
малолеток было еще в 20-е годы (вспомним 48 процентов)? И кто нам расскажет
их судьбу?..
Вот — Галя Бенедиктова. Отец еЈ был петроградский типограф, анархист,
мать — белошвейка из Польши. Галя хорошо помнит свой шестой день рождения
(1933), его весело отпраздновали. На другое утро она проснулась — ни отца,
ни матери, в книгах роется чужой военный. Правда, через месяц маму ей
вернули: женщины и дети едут в Тобольск свободно, только мужчины этапом. Там
жили семьей, но не дожили трЈх лет сроку: арестовали снова мать, а отца
расстреляли, мать через месяц умерла в тюрьме. А Галю забрали в детдом в
монастыре под Тобольском. Обычай был там такой, что девочки жили в
постоянном страхе насилия. Потом перевелась она в городской детдом. Директор
внушал ей: “Вы дети врагов народа, а вас еще кормят и одевают!” (Нет, до
чего гуманная эта диктатура пролетариата!) Стала Галя как волчонок. В 11 лет
она была уже на своЈм первом политическом допросе. — С тех пор она имела
червонец, отбыла впрочем не полностью. К сорока годам одинокая живЈт в
Заполярьи и пишет: “Моя жизнь кончилась с арестом отца. Я его так люблю до
сих пор, что боюсь даже думать об этом. Это был другой мир, и душа моя
больна любовью к нему…”
Вспоминает и Светлана Седова: “Никогда мне не забыть тот день, когда
все наши вещи вынесли на улицу, а меня посадили на них, и лил сильный дождь.
С шести лет я была “дочерью изменника родины” — страшней этого ничего в
жизни быть не может”.
Брали их в приЈмники НКВД, в СПЕЦдома.