Досадуют ли при мне на рыхлость Запада, его политическую
недальновидность, разрозненность и растерянность — я напоминаю:
— А разве мы, не пройдя Архипелага, — были твЈрже? сильнее мыслями?
Вот почему я оборачиваюсь к годам своего заключения и говорю, подчас
удивляя окружающих:
— БЛАГОСЛОВЕНИЕ ТЕБЕ, ТЮРЬМА!

Прав был Лев Толстой, когда мечтал о посадке в тюрьму. С какого-то
мгновенья этот гигант стал иссыхать. Тюрьма была, действительно, нужна ему,
как ливень засухе!
Все писатели, писавшие о тюрьме, но сами не сидевшие там, считали своим
долгом выражать сочувствие к узникам, а тюрьму проклинать. Я — достаточно
там посидел, я душу там взрастил и говорю непреклонно:
— БЛАГОСЛОВЕНИЕ ТЕБЕ ТЮРЬМА, что ты была в моей жизни!

(А из могил мне отвечают: Хорошо тебе говорить, когда ты жив остался!)

1 Оружие его было — кусочек эмали, отколупнутой от умывальника. Келли
припрятал его в ботинке, ботинок стоял у кровати. Келли спустил с кровати
одеяло, прикрыл им ботинок, достал эмаль и под одеялом перерезал вену на
руке.

2 С. Пеллико. Мои темницы. СПБ., 1836 г.

3 Ибсен. “Враг народа”.

4 “Новый мир”, 1964, No. 4.

5 Кроме несчастного периода Беломора и Волгоканала.

6 Революционеры прошлого оставили много следов тому. Серафимович в
одном рассказе описывает таким общество ссыльных. Большевик Ольминский
пишет: “Горечь и злость — эти чувства так хорошо знакомы арестанту, так
близки его душе.” Он срывал зло на тех, кто приходил к нему на свидания.
Пишет, что потерял и всякий вкус к работе. Но ведь русские революционеры не
получали и не отбывали (в массе своей) н а с т о я щ и х (больших) сроков.

——–
Глава 2. Или растление?

Но меня останавливают: вы не о том совсем! Вы опять сбились на тюрьму!
А надо говорить о лагере.
Да я, кажется, и о лагере говорил. Ну хорошо, умолкну. Дам место
встречным мыслям. Многие лагерники мне возразят и скажут, что никакого
“восхождения” они не заметили, чушь, а растление — на каждом шагу.
Настойчивее и значительнее других (потому что у него это уже всЈ
написано) возразит Шаламов:
“В лагерной обстановке люди никогда не остаются людьми, лагеря не для
этого созданы”.
“Все человеческие чувства — любовь, дружба, зависть, человеколюбие,
милосердие, жажда славы, честность — ушли от нас с мясом мускулов… У нас
не было гордости, самолюбия, а ревность и страсть казались марсианскими
понятиями… Осталась только злоба — самое долговечное человеческое
чувство”.
“Мы поняли, что правда и ложь — родные сестры”.
“Дружба не зарождается ни в нужде, ни в беде. Если дружба между людьми
возникает — значит, условия недостаточно трудны. Если беда и нужда сплотили
— значит, они не крайние.