Что они испытывают? Ощущение справедливости, что
многострадальная Статья после сорока лет непрерывных гонений наконец
помилована? Нет, повсеместную зависть (я много писем таких получил в 1963
году); освободили “врагов, которые не нам, уголовникам, чета”, а мы —
сидим? за что?..
ЕщЈ ты постоянно сжат страхом: утерять и тот жалкий уровень, на котором
ты держишься, утерять твою еще не самую тяжелую работу, загреметь на этап,
попасть в Зону Усиленного Режима. А еще тебя бьют, если ты слабее всех, или
ты бьешь того, кто слабее тебя. Это ли не растление? Душевным лишаем
называет старый лагерник А. Рубайло это быстрое запаршивленье человека под
внешним давлением.
В этих злобных чувствах и напряженных мелочных расчЈтах — когда же и
на чЈм тебе возвышаться?
Чехов еще и до наших ИТЛ разглядел и назвал растление на Сахалине. Он
пишет верно: пороки арестантов — от их подневольности, порабощения, страха
и постоянного голода. Пороки эти: лживость, лукавство, трусость, малодушие,
наушничество, воровство. Опыт показал каторжному, что в борьбе за
существование обман — самое надежное средство.
Не десятерицею ли всЈ это и у нас?.. Так впору не возражать, не
защищать мнимое какое-то лагерное “возвышение”, а описать сотни, тысячи
случаев подлинного растления. Приводить примеры, как никто не может устоять
против лагерной философии, выраженной джезказганским Яшкой-нарядчиком: “чем
больше делаешь людям гадости, тем больше тебя будут уважать”. Рассказать,
как недавние солдаты-фронтовики (Краслаг, 1942 года) лишь чуть заглотнув
блатного воздуха — потянулись и сами жучковать — литовцев прихватывать, и
на их продуктах и вещах поправляться самим, а вы хоть пропадите, зелЈные!
Как начинали хилять за вора некоторые власовцы, убедясь, что только так в
лагере и проживешь. О том доценте литературы, который стал блатным Паханом.
Удивиться как заразлива эта лагерная идеология — на примере ЧульпенЈва.
ЧульпенЈв выдержал семь лет общего лесоповала, стал знаменитым лесорубом, но
попал в больницу со сломанной ногой, а после неЈ предложили ему поработать
нарядчиком. Никакой в этом не было ему необходимости, два с половиной
оставшихся года он уже уверенно мог дотянуть лесорубом, начальство с ним
носилось — но как уклониться от соблазна? ведь по лагерной философии “дают
— бери!”. И ЧульпенЈв идЈт в нарядчики — всего-то на шесть месяцев, самых
беспокойных, тЈмных, тревожных в своЈм сроке. (И вот срок миновал давно, и о
соснах он рассказывает с простодушной улыбкой, — но камень на сердце лежит
от тех, кто умер от его дово’да: двухметровый латыш, капитан дальнего
плавания, — да он ли один?..)
До какого “душевного лишая” можно довести лагерников сознательным
науськиванием друг на друга! В Унжлаге в 1950 г.